О ЕСТЕСТВЕННОМ ОТБОРЕ
Сильнейший разорвал хребет
Слабейшему ударом лапы.
Есть варианты, или нет?
Да будет плоть тверда, как латы.
Естественный отбор даёт
Слепую лестницу, какая
К условьям жизни приведёт,
Что знаем, — сколь их принимая?
Животный мир весь на крови,
И боль внутри него, и стоны.
Как мир любви узрите вы,
Когда жестокости законы
Царят и действуют всегда?
Естественный отбор умножит
На ноль судьбы твоей года.
И по-иному быть не может.
Когда не одухотворён
Мир – он страшней Левиафана:
Громадой всё задавит он,
Не избежать такого факта.
И столь отбор природы слеп,
Сколь мы животные, по сути.
Мир хромосом гирлянды лет
Определяет. Сгустки мути.
Естественный отбор не всё,
Что жить способна предложить нам.
Дух открывает всей красой
Сокровища и спелость жизни.
АНТАРКТИДА
Щит ледниковый Антарктиды
Сулит сиятельные виды.
Пейзаж типичный синь и бел –
Раскрошенный холодный мел.
Узоры застругов слоисты –
Рельеф под солнцем золотистый.
Канал Лэмера синевой
Сквозит – земной, и… не земной.
Грибы, лишайники, бактерии
Представлены в узлах мистерии
Арктической – усложнена
Громадою своей она.
Пингвины важные серьёзны.
Льды блещут – сахарные слёзы.
Тюлени-крабоеды вид
Имеют сытый…
Но сердит
Трубящий слон морской – массивен.
Мир Антарктиды изобилен,
Таинственен, велик – велит
Познать побольше, раз велик.
БРИТВА ОККАМА
Елизаветинская жуть
От бритвы Оккама исходит.
Ползущий путаницы жук
Едва ль расцветкой превосходен.
Намного раньше Оккам дал
Жестокую формулировку
Елизаветинцев, их драм –
Века придали ей формовку.
Мы множим сущности всегда
Собой и жизнями своими.
И всех нас ловит пустота:
Сие – действительности имя.
Вой от своих потуг – тщета,
Никто не слышит всплесков боли.
И бритва режет всех всегда,
Смешно-бесплодны наши роли.
Не в церковь же вранья идти!
Не в петлю ж! И смеётся Оккам.
Глядят на разные пути
Паяцы из различных окон.
Паяцы, куклы, и т. п.
Других на свете нет, как нету.
Таская ад весь век в себе,
Я, как безумец, верил свету…
ГАММА ГАНЗЕЙСКОГО СОЮЗА
Пушнина в Лондоне весьма
В цене. Купчины бородаты.
Иконописного письма
Бывают, хоть совсем не святы.
Янтарь и смолы Ревель шлёт,
Из Любека – подводы рыбы.
Союз Ганзейский – щит и мёд
Действительности.
Нужды рынка.
В кафтане толстомяс герой
В конторе Брюгге деловитый.
Дома, как пряники. И строй
Их обещает ладность быта.
А в Новгороде крепкий дом
Из основных контор ганзейских.
Торговля – честь купца и долг,
Хоть ругань прозвучит из резких.
Плывут большие корабли,
Храня товары в тёмных недрах.
Надёжно снасти просмолил
Умелец. Ветер днесь – из щедрых.
Торговый фунт, торговый грош,
И в коже важные гроссбухи.
В них информацию найдёшь
Надёжную, не то, что слухи.
Ганзейская торговля есть
Ремёсел и искусств основа.
Купцы, пируя, будут есть
Избыточно, ведь это здорово.
Янтарь из рижской лавки шёл
До Льежа, тайны сохраняя.
Ганзейский тороват глагол –
Звучит, успехи обещая.
И – разовьются города,
Архитектурным высям внемля.
Сера балтийская вода,
Вокруг – разнообразны земли.
* * *
Отшлифованный антрацит,
Янтари фонарей.
Пустынность детской площадки, листвы
Орнаменты возле.
Отшлифованный антрацит.
Бессонницы чёрствый хлеб.
Провалы окон соседнего дома.
И крыши не
Видно –
Бездна видна.
* * *
Костры жгли вечером на даче –
Роскошный рыжий хвост огня
Рассказ о золотой удаче
Вёл, представлялось, для меня.
И брызги тонко отрывались.
Оторванною брызгой от
Процесса жизни жить осталось.
Исчезнешь. Небосвод гнетёт.
Костёр, в душе гудевший мощно,
Дарил стихи, гудел, играл.
Волшебные я видел рощи,
Сиял небесный минерал.
Что всё уйдёт огнём и дымом –
Банально, тем не мене, так.
И доживаешь нелюдимым,
Седым, истрёпанным, как факт.
РАДУГИ АССОЦИАЦИЙ
Ы-ы-ы — вой животный: оживает,
Стеная, боль, играя роль.
Руль эр чудесно исполняет
Движения каприз второй:
А первый скупо эс исполнит.
Че сыто чмокает мячом.
Орнаменты, огни и волны,
И веера, и дверь с ключом –
Таков раскат ассоциаций –
Инструментальных, цветовых.
Орган гудит, и звук сдаваться
Не хочет цвету, льётся в стих.
Иезуитов коридоры,
И вавилонский зиккурат.
Енотом ёж предстанет скоро:
Две точки я поставить рад.
Коль зашифровано посланье –
Алхимик-дешифровщик есть.
За злые мысли наказанье
Последует на свете, здесь?
Игрой смычковой знак вопроса
Ворвётся в мир твоей мечты.
Сколь розенкрейцер смотрит косо
На сад, что разбиваешь ты?
Катаров свитки, альбигойцев…
Желтеет мощно Каркассонн.
Он не падёт, не беспокойся,
Куда надёжней Трои он.
Пэ отливает изумрудом,
И сталью вновь играет Ше.
Глазком в тебя взирает мудрым
А в замечательном плаще.
Плач по Рембо прервётся явью,
Где коридоры-времена
Расскажут, что изведал Ямвлих,
И в чём Отступника вина.
Вновь буквы радугой сияют,
Вернее сотней радуг – в том
Сокрыты вести: окрыляют,
Суля небес духовный дом.
ЗИККУРАТ
Сумма усечённых пирамид,
Поднятая зиккуратом к небу.
На террасах вспыхнет и блестит
Лучевая мощь – пристрастна нерву
Мистики, как древний зиккурат.
С высоты его открыты звёзды –
Их, разбитый Богом вечным, сад,
Сложные пещеры их и гнёзда.
Пандусы и лестницы, связав
Части зиккурата, обещали
Объяснить движения состав,
Наши души объяснят едва ли.
Терракотовый цвет башни.
Я
Восходил на оную когда-то,
Постигая гамму бытия,
Данную избыточно богато.
* * *
На ВДНХ работал Жора,
Приходил к нам, доски приносил,
И трудился чисто, ладно, споро —
Полки в коридоре громоздил.
А служил он вместе с тётей Галей –
Доброй, очень светлою была.
Павильон припомню я едва ли,
И вокруг – советские дела.
Книги ждали. Переезд свершился.
Жили в коммунальной, а теперь
Быт в отдельной радугой раскрылся,
Бездной будущего, и т. п.
Будущего, оказалось, нету –
Галя, Жора – все мертвы давно,
Папа тоже… Как же верить свету,
Льющему с утра в моё окно?
Книги всё стоят, пылятся, смотрят
На меня – смотрящего кино
Прошлого, в котором некто копит
Жизни наши.
Впрочем, — всё равно…
* * *
На бортах тарелки виноград,
Как в церквях ветвистые узоры.
Гречку ест малыш, и ложкой рад
Маленькой орудовать – не скоро
С кашею управится, когда
Есть ещё сосиска, чудный запах.
Вьётся виноград. Молчат года.
Все у них, включая церковь, в лапах.
* * *
Три круга Достоевского, иль де-
вять? И страданье распускает знамя –
Колышется пространное над нами,
Где б ни были, хоть в городе Нигде.
(В Туретчине с названием таким
Есть город: будто ноль, оно мерцает).
По лестнице – прозрачный, словно дым
Раскольников идёт. Живут мещане.
Процентщица корява, как судьба.
Три круга Достоевского, иль девять?
Идеи есть – из ада короба,
Бороться с ними! Ненавистны, дескать!
Они сильны, как бесы, и темны.
Страданья знамя будто очищает.
А небосвод не ведает вины:
Бездонно дан. И всех в себе прощает.
Дрянные времена, коль чернота
Примерила сияющие ризы.
И вызов нам бросает пустота,
Не отвечаем мы на жёсткий вызов.
Три круга Достоевского пройдя,
Возможешь возмечтать и о девятом –
Куда попавший, знанием распятым
Предстанет, и ликует, как дитя.
* * *
Разбил
Мечтаний стеклянный шарик
Собирал как дитя руками
Осколки
Поранил душу
ВЕТЕР
(стихотворение в прозе)
Резко, рвано, как будто с разных сторон, горизонтально, но претендуя на вертикаль ветер, налетевший ниоткуда, разметал вороха листвы на детской площадке…
Сумерки сентября медленно склонялись ко тьме, и немногие дети играли на площадке в это время.
Они замерли, как их родители, наблюдая за шалостью, либо дворницкой работой ветра – он закручивал спирали листвы, поднимал её в воздух, точно хотел вновь прикрепить к веткам, он распушил хвосты неведомых райских птиц, и так обращался с золотом, будто оно ничего не стоит…
Вороха листьев, взлетая на миг, будто комбинировали в пространстве полупрозрачные карты неизвестных местностей, но не было возможности разобрать их чётко…
Ветер играл минуты три – чтобы растаять в сгущающемся воздухе, или улететь к новым площадкам.
-Здорово было! – сказала одна мамаша другой.
-Ага. – Подтвердила та.
А дети снова принялись играть.
