ДАШИН ДЕТСКИЙ САД
(стихотворение в прозе)
-А меня Даша зовут, — сказала девочка в песочнице одному из малышей, назвавшемуся Андрюшей. – Давайте куличики печь.
Она высыпала из пластикового пакета огромное количество форм, формочек, совочков, лопаток.
Малышей было трое, и они разобрали цветные вещички.
Они наполняли формочки, они устраивали песочное пиршество на бортах песочницы.
-А теперь, — говорила Даша, — пошли украшения собирать.
Они шли в траву, рвали мятлик, одуванчики, подорожник, возвращались, крошили их, делали салат, украшали зеленью куличики и пироги.
-Вот, целое пиршество получилось! – удовлетворённо разводила руками Даша. И предлагала: А теперь – поедем в зоопарк.
Они брались за руки, шли, разговаривали:
-Вот бегемот, да?
-Бегемотик…
-Вон птица. Цветная такая.
-Поуай…
-Попугай, да.
-А вот… Давайте лучше на карусель. И петь будем?
Они побежали на карусель, Даша раскручивала её, и они пели что-то – громко, радостно…
-Надо же, — улыбались родители, — прямо детский сад организовала.
ДИТЯ ВСЕМИРНОСТИ
Должна бы скорби исключить
Мистерия из тела мира.
Триреме в бесконечность плыть,
Всю роскошь греческого мига
Познав; что отдаёт Ахилл
Приаму тело сына – совесть
Огнём зажжётся в сгустке сил:
Таков он есть: сильней раз в сорок,
Иль в сотню всякого: Ахилл.
До белых лестниц Византии
Дошли… Кто будет здесь уныл,
Сны созерцая золотые?
Средневековые пиры
Религиозности речистой.
Схоластов споры столь остры,
Сколь завершаются не быстро.
Скорбь каплями сочится в мир.
Нет, хлещет штормовым потоком.
Лев абиссинский входит в миф
Всеобщности, и вняв пророкам,
Крест водружает на плечо.
Ацтеки в мяч играют снова.
Египта знания учёл
Мир, ставивший порой на слово.
Из массы вертикальной вод
Мерцает мощно Атлантида.
Творят пространство сгустки воль,
Как шут оскалится обида
Субъекта на объект, хотя
И безднам есть обоснованье.
И птица Рух несёт дитя
Всемирности, как свет познанья.
* * *
Дома между деревьев, или
Деревьев много меж домов?
Так летом распрекрасны были,
Что миг любой чудесно-нов.
Шум улицы, как из другого
Дан измеренья – плоский шум.
Движенье – бытия основа,
Не важно – ты мудрец, иль шут.
А дети часто совмещают
В себе и то, и то… Но шум
Пластается, внутри мерцают
Гудки, чуть беспокоя ум.
Как пена зелени роскошна!
В песочнице идёт игра,
Всего лишь доказуя то, что
Прекрасна летняя пора.
* * *
Жить на многих измереньях сразу.
Пролетает мощно птица Рух.
Поиск сути уподобь алмазу,
Коль постигнешь, что такое дух.
Вечно воспалённое сознанье
Даст фантомы разных измере-
ний, своеобразные мерцанья.
Знаки тайны вижу на коре.
В облаках – громады Византии,
Код воды сокрыл простой фонтан.
Сколь сии сиянья золотые,
Столь прореха жизнь моя, изъян.
* * *
Химия, связующая звенья,
Объяснит структуры вещества.
Перечитывал от скуки Звево,
Вспыхивали радугой слова.
Разница в структуре минералов
И в структуре плоти велика.
Сущностная звукопись хоралов
От морских мерцаний далека.
Что едино всё – не обоснуешь,
Путаясь в чащобе старых тем.
На пределе смысла существуешь,
Толком и не осознав зачем…
* * *
Колыбель Алтая велика.
Мистика Белухи обещает
Объяснить века и облака,
Близость к истине всегда смущает.
Языки растут за слоем слой,
Наций многих тонкие кристаллы
Облучают мир своей судьбой,
Из былого вышло то, что стало.
Мощь Алтая, плазмы густота
Била долго из него в реальность.
И – роскошных видов красота,
Никакой пейзаж не есть банальность.
ДАЧНАЯ СТРАНА
1
(стихотворение в прозе)
Шли за водой, шли между дач, из щелей штакетин вылезали цветы мальвы и ветки мельбы; шли на колонку, где вода хлестала в порожние недра вёдер, отливая синим; шли, болтали:
-Август ещё до школы. Пролетит.
-Ладно, месяц целый. На рыбалку поедем, отец обещал.
-Как воды принесём, пойдём за грибами?
Лес рядом.
-Ага. А потом на пруд – карасей ловить.
Над двоюродными братьями и дачной страной мерно плавилось солнце июля.
-Ген, просила сто раз, спили этот сук!
-Мам, руки не доходят.
-Да, что не доходят – забыл просто.
-Что он тебе дался – сук этот?
-Розе света мало, плохо растёт, он старый всё равно.
-Щас ребят попрошу.
За дачным домом строили баню.
Зажимались доски на верстаке, специальным узким рубанком – забыл, как называется – делали пазы; доски укреплялись, стены росли, шли вверх, благоухало сосной, и смола выступала в ранках досок; печь огромную вытаскивали из дедовского дачного дома, устанавливали…
-Дима! – кричал дед, привыкший командовать. – Иди, я тебя с Михал Иванычем познакомлю.
Старший брат чертыхался, отбрасывал карты, говорил младшему: Подожди, я сейчас.
Спускался по лестнице.
На чердаке сидели, играли в дурака.
Чердак – одно название: целый этаж с треугольно сходящейся крышей, двумя большими кроватями, крашенными красным полами.
Дедовская дача – в стык.
Бежал, подчиняясь деду, пожизненному начальнику – старому, всегда в костюме, постукивающему палкой; возвращался, снова играли.
Столы под яблонями, столы накрыты, много снеди.
-Я с тёщей, — встаёт – сорок лет прожил, и ещё бы… жил.
С кладбища вернулись. Бабушка умерла в 86, скорбь мешается с логикой, плетутся воспоминания.
-Сук-то так и не спилил?
-Не-а… Как-то с матерью договорились.
-Эдь, бутылочку передай.
-Где Лёшка?
-За дедовской дачей. Курит там в одиночестве.
-Эх, ба, ба… Могла бы ещё пожить.
Воздух насыщен воспоминаньями, воздух переливается летним солнцем, воздух играет над миром дач, где совмещаются радость и горе, детство и старость, счастье и смерть.
2
За водою на колонку шли,
После карасей ловить бежали.
Солнцем дни июля тяжелы,
В остальном легки. И дети ждали
Возвращенья взрослых, с ними ба.
Повезут купаться на озёра.
Дачная, прекрасная судьба.
В бадминтон играть сколь было здорово.
Пруд мерцает чёрной желтизной,
Караси тугие. Солнце ярко.
Бабушка поспорила с Геной,
Где должна пройти с клубникой грядка.
На колонку за водой опять.
Чудная мозаика былого.
Выносили с дачи ба. Познать
Жизни всем не удалось основы,
Смерти – паче тем. Потом столы
Накрывались поминать под яблонями.
Под кустами серый прах золы,
Что в грядущем – никому не явлено.
ПОВЕЗЛО
(стихотворение в прозе)
Боявшийся переходить по зебре, обычно шёл к светофору, хотя страх смешон, понимал, и последнее время чаще и чаще стал пользоваться именно зеброй – пользоваться в данном случае смешное понятие: переходить, видя, что машины тормозят исправно, а мчащиеся, если уж слишком силён разгон, пропускал.
Привычка к одиноким прогулкам сформировалась давно; собственно, и сам был одиноким, и непременной прибавкой «донельзя» и кривоватой ухмылкой.
Что ж…
Ходил, примечая и то и это; огибая, к примеру, останкинский пруд любовался оливковым отливом густой воды, и около пруда пахло… как у реки, и можно было долго стоять, смотреть в глубину, где плавно переливались водоросли – миниатюрный лес, великолепное подводное таинственное царство.
Потом возвращался к дому, и там все переходы были со светофорами, все почти, а дальше, не желая возвращаться домой, к жирно-комфортно обосновавшемуся там одиночеству, удлинял маршрут, несмотря на гудящие ноги, удлинял, ныряя во дворы, бродя извилистыми переулками, собирая тени и ракурсы, чьи оттенки больше говорили о жизни, нежели люди.
И вот на зебре… он побежал, водитель, замечтавшийся, видать, успел тормознуть, успел. Обернулся, думая выкрикнуть ругательство, но не стал: противоречило восприятию себя в мире, и с опоздавшим замиранием сердца довершил переход.
Двое прошествовали мимо, равнодушно бросив:
-Повезло.
-Ага, мог не успеть.
* * *
Ветер дождь, работавший с утра,
Разметал и выглянуло солнце.
Световыми сгустками добра
Пролилось оно в твоё оконце.
Двор сырой, на листьях тополей
Выпуклые жидкие алмазы.
Выходи из дома поскорей,
И забудь о мыслях несуразных,
Что томят порой игрой своей.
ЁЛОЧНЫЕ ГНОМИКИ
(стихотворение в прозе)
Мальчик смотрел на наряженную ёлку, пышно и пестро стоявшую в простенке между двумя окнами, и думал, что в шариках – хотя и не заметить крохотных входов – живут гномики, — они выбираются по ночам, прыгают, пружиня, с ветки на ветку, тихо переговариваются и радуются, радуются.
Коммунальная квартира была на первом этаже, и низкие окна выводили во двор, а сугробы наметало прямо до подоконника.
Мальчик жил с молодыми родителями, и мир казался ему большим и печальным.
Он смотрел на ёлку, представлял гномиков, и думал, как хорошо было бы встать ночью, подсмотреть их игры, поймать одного (интересно, он больше жука, или меньше?), подержать в руке, отпустить…
…выросший мальчик убедился, что мир действительно печальный, но не такой уж большой.
Он бродит иногда вокруг дома, вспоминает старую квартиру (в ней теперь пыльная, скучная контора), и, представляя ту огромную ёлку, тех никогда не увиденных гномиков, думает – мучительно, тяжко – как быстро, бессмысленно-быстро прошла жизнь…
* * *
Князь Курбский первый диссидент.
Неистовая переписка
С царём, где огненный момент
Любая фраза – или вспышка,
Иль фраз вколочены столбы
В историю, изъять едва ли.
Гробы и метины судьбы,
Её дома и вертикали.
НОЧЬ ПРОДОЛЖАЛАСЬ
(стихотворение в прозе)
Сидел ночью на кухне, пил холодный чай, смотрел в окно, где масса тополиной листвы шевелилась тёмными пластами, а в соседнем доме не горело ни одно окошко; а выше висела луна — ярко-масляная, густо-жёлтая.
Он вздохнул, и отправился спать; прошёл тёмным коридором, не включая света, зашёл в комнату, и в кровати увидел… Ну да, себя.
Не галлюцинация, не видение – точно он, его тело, пледом накрытое.
Не вскрикнул, не удивился, сдёрнул плед, и тот, второй вскочил – растрёпанноволосый, с близоруким прищуром.
-Где очки? – спросил он ненормально, пошарил руками по прикроватному столику, нашёл очки, надел их.
-Что ты тут делаешь? – спросил первый.
-Как что? Сплю…
-Тебя не может быть – ты это я.
Усмехнулся, сел на кровать.
-А может, — предположил, приглаживая волосы, — я – это ты.
Тени играли – откуда?
Я и не-я сходились на стене, перетекали друг в друга, разлипались, снова сходились.
Один прыгнул в другого, выскочил, и первый, основной, как он полагал, глядел на смятую постель – тупо, с ощущением, что всё это уже происходило когда-то.
-Я здесь, — послышалось сзади.
Обернулся: второй не пропал.
-Долго ты мне морочить голову будешь?
-Не дольше, чем ты мне.
Оба сели.
Молчали.
-Содержательного разговора не получится, — сказал, наконец, второй.
-Да что уж тут содержательного…
Первый вздёрнулся, откидывая плед, и, спросонья озирая пустую комнату, никак не мог понять, откуда тянутся нити кошмара.
Он вскочил, пошёл в ванную, плеснул воды в лицо, и двинулся на кухню.
Ночь длилась, луна светила яростно, и на столе стояло две чашки – будто пил чай с самим собою, тем вторым.
Ночь продолжалась, волны кошмара, вибрируя, расходились по комнате жизни, где сложно осознать, кто ты есть на самом деле, а главное – зачем ты в этой комнате.
* * *
Трансцендентно музыка звучит,
Горечи своей не объясняя.
Музыка садов…не то обид
Собственных, коль жизнь не золотая.
Трансцендентность за пределом сих
Измерений, как постигнешь оную?
Музыка в мозгу рождает стих,
Каждый тему вносит беззаконную
В бытовую явь, где прагматизм
С эгоизмом всё определяют.
Музыка, не объяснишь ли жизнь?
Но в ответ витки её смолкают.
* * *
Одна молекула кошмара
Отравит ночь и удлинит.
Одна молекула – как мало,
А от неё душа болит.
* * *
Раздавленные полувековой
Ходьбою ноги. Близорукость.
И ссоры с личною судьбой,
Чьё безразличье, иль преступность
Замучили за пятьдесят
Банальных лет. Осточертели.
И ритмы сердца гонят ад
По телу – он струится в теле.
ЛЕВИАФАН И ПТИЦА РУХ
(стихотворение в прозе)
Сгустки вод вокруг Левиафана, мировых вод, и пролетающая птица Рух видит огромные плески, мощь ушедшей навсегда в глубины Атлантиды, былое Византии, многие роскошные всполохи и высверки.
Чудовище или нет Левиафан?
Птица Рух, видя его грандиозность, не считает так, а Козерогу, привыкшему к дружбе и с тем, и с той, и вовсе кажется он – Левиафан – самой интересной субстанцией мира.
Вот плеснёт хвостом, и завершится эпоха.
Вот дохнёт водою – и провалится в сон времён, что было.
Птица несёт на себе слонов вечности: они ветхие и красивые, мощные и бесконечно молодые, и птица не уронит их, верша сложные витки полёта.
Левиафанова бездна – и парение великой птицы – организующие реальность в большей степени, нежели обычные законы наук.
* * *
Слышать звуки? Или извлекать
Из ячеек мозга постепенно?
Для поэта так истолковать
Сложно труд свой. Это несомненно.
Явь перетолкована стихом.
Радуется… Но из дома выйдя
Иностранцем чувствует при том
Сам себя – в мистерии в Египте
Только что участвовал: а тут
Современность крылья распростёрла.
Люди быстро по делам идут,
И забот в них вверченные свёрла
Видит: жёсткий звук его ведёт,
Возвращает к собственным бумагам.
Предъявить действительности счёт
Невозможно, даже веря стягам
Вздёрнутым стихов… Что впереди?
То же, что и сзади, всё известно.
У поэта замерла в груди,
В голову перетекая, бездна.
* * *
Старая Калуга. Особняк
Освещён для бала – представляешь.
И карета подъезжают. Так.
Из кареты сам ты вылезаешь.
Лёгкий скрип паркета, тьма свечей.
Флирта вспышки, музыка играет.
Старый город ветхостью своей
Привлекает, равно обольщает.
Вот стоят купецкие дома.
Из запоя выбравшись, тяжёлым
Взглядом, крутонравный – и весьма –
Данность обведёт, в которой новым
Ничего не выглядит… Итак
Старая Калуга. Тени, искры
Прошлого. Роскошный особняк,
И фантазий золотые игры.
* * *
Иван Захарьевич поэт
У шляпошника Галунова
Любимый. И густой сюжет
Зарядья обступает снова.
Густой леоновский сюжет,
Где щели нищенского быта.
Читать стихи – как видеть свет,
Сие от большинства закрыто.
Иван Захарьич… кто таков?
Брошюрка сильно истрепалась.
Смерть сносит множество миров,
И я вздохну: Какая жалость!..
* * *
Приватизации бандитской
Плодами стал феодализм –
Где горстке жизнью насладиться,
А остальным калека-жизнь.
Ложь телевизора тотальна.
Эстетикою пошляки
Заведуют. И инфернально
Горят провала маяки –
Провала и идеи русской,
И просто жизни на Руси.
И не поможет, как ни грустно,
Молитва: Господи, спаси!
* * *
Паровозы, бетон,
Добыча угля.
Двадцатых разгон
Грядущего для.
Тридцатых огонь –
В чьих недрах горят
Столь многие – он,
Похожий на ад.
Кровь льётся. Гудят
Работы кругом.
Рай строят, иль ад –
Не ясно при том.
* * *
В недрах старого Таллинна
Ветвистые переулки.
Дом всякий кажется вам
Чудным подобьем шкатулки
С нежной музыкой старою.
Улиц тела мощёные.
Шпилей и башен растения,
В небесах закреплённые.
Символы цеховые –
Сапоги, калачи.
Тени мелькают в сознанье,
И прошлого видишь лучи.
МАШИНКА ДЛЯ МАЛЫША
(стихотворение в прозе)
У киоска рассматривал игрушки, и бомж, пьяновато покачиваясь, проходя мимо, сказал: Выручи сигаретой, отец.
Он дал.
Всё резко стало ясно: в конце года будет 50. Он седобород и устал от жизни, и, не смотря на все внутренние взлёты и падения, всю свою метафизику, остался мальчишкой – пожилым, седобородым.
И глядит, выбирает (поздний отец) машинку для своего малыша.
СЕРДЦЕ АНГЕЛА
У детектива частного заказчик
Довольно странный – властен и лукав.
Районы из убогих и пропащих
Не раз по долгу дела посещав,
Он Гарлемом едва ль напуган: тёртый
И видевший не мало детектив.
Пусть культы тут досаднейшего сорта,
Он действует, заданье получив.
Обычный поиск человека… Только
И страшно, и мерещится провал.
Становится невыносимо горько
От ощущенья чёрного: пропал.
С заказчиком встречается. Однако
Яснее не становятся пути.
На юг в жару отправится.
Собака
Куснёт.
Гадалка поразит почти.
Историю свою припоминая,
Расплаты не минует детектив.
Себя искать – работа шаровая,
Тяжёлая, как адовый мотив.
Ты, Ангел, пробовал уйти от кары,
Лицо чужое взяв, судьбу и проч.
Заказчик рассмеётся – и кошмары
Заполнят человеческую ночь.
И будешь убивать, о том не помня.
Да, бедный Ангел, страшно падать в мир,
Где двойственности всё смывают волны,
И длится торжество смертельный миг.
