По спине меж лопаток пробежал холодок, противная мелкая дрожь возникла внутри, дошла до губ, и Андрея начало колотить так, что скамья азбукой Морзе пристала к печи – мо-жет-уд-рать-по-ка-не-позд-но. Андрей оглянулся на дверь – путь свободен к отступлению? Ишь как ворожея-то завернула!
А та, наверное, стосковалась по слушателю: зудит и зудит – бормочет теперь о том, что молодые совсем не ценят жизнь ни свою, ни чужую. Вот старики — эти да: пусть им порою бывает невмоготу: сиры и голодны, одиноки, но живут, как могут, отдаляя всеми путями день своей смерти….
Впрочем, собеседник нужен всякому здравомыслящему человеку, иначе его задавит одиночество, и если его нет, собеседника, тогда человек склоняется к беседе с самим собой, доходит до бездонных глубин бытия, до оглядывания непостижимых вещей, необъяснимого, как мироздания, бренного и простого с виду человеческого существования, короче говоря, его одолевает вечная дума о смысле жизни.
Но не в таком возрасте Булкин Андрей, чтоб философствовать – ему не смысл, а экшен давай. Какое ему дело до чужой боли или беды – своих забот полон рот. И если цыганка-бабка-ворожея считает, что без мысли жизнь будет пустой и жвачной, то это ее дело. Не за нравоучениями сюда Андрей ехал, а за конкретной помощью… или он пошел?
Даже зад от скамьи оторвал, оглянулся на дверь – показывал, что ему пора. Так будет ответ на его вопрос или нет?
Заметив его движения, хозяйка умолкла, и наступила долгая пауза. Табачный дым по избе плавал синими пластами – едкий, вонючий: чихать и кашлять от него хотелось.
— Так какой будет ответ на мой вопрос? Вы поможете?
— А тебе все-таки хочется лишить ее жизни?
— Иначе никак…
— И не будет совесть мучить?
— Вам что за печаль?
— Да мне-то, конечно… Ты платишь – я работаю. Фотография у тебя ее есть?
Где же взять фотографию старой матери – ей еще и пятидесяти нет?
— Без фото нельзя? Ну, тогда я пошел.
Цыганка-бабка-ворожея засуетилась, забормотала, что, мол, все говорилось для красного словца, а так она как овца – желание клиента для нее закон.
— Деньги привез?
— Сколько?
— Ну, давай тысячу…
Насыпала ему в газетный кулечек какого-то серого порошка:
— Сваришь фотографию в нем, а потом иглой проткнешь и загадаешь, что хочешь – смерть так смерть… а может даже и понести.
Хихикнула на последнее….
— Сработает?
— Тут же и без всяких следов…
Когда возвращался, встречь ему выкатилась белая «Волга». Лобовой удар на трассе, на скорости – тут уж, как говорится, два пути: либо в наркомзем, либо в наркомздрав.
Палата жила своей жизнью: прооперированные и выздоравливающие играли в карты, выпивали тайком от медперсонала, рассказывали всякую всячину с утра до ночи и ее прихватывали – дома так не поболтаешь. Сегодня притащили бутылку вина и пустили по кругу – всем досталось понемногу, кроме Андрея: он в палате особняком. В ней еще витал винный запах, когда вплыла медсестра. Налаживая капельницу Булкину, девица в белом халатике попутно принюхивалась и приглядывалась к обитателям.
— Что это у вас так сивухой прет? Сознавайтесь…
Хор мужских голосов:
— Какая сивуха — да ты что, красотуля?
Она без улыбки и в полном расстройстве:
— Я вот лечащему врачу скажу, полетите отсюда без бюллетеней.
И Андрею:
— Так нормально?
Сунула руку под одеяло:
— Ты сухой?
Андрей покраснел.
— Как только — сразу зови…
— Да ребята же есть, — поморщился Булкин.
— Ага, — сестрица глянула под кровать на непорожнее судно, — молодец. Я сейчас санитарке скажу.
И ушла.
Итак, Андрей Булкин в больнице.
Возвращаясь из секретной миссии в Пласте, он попал в ДТП и здорово пострадал – поврежден позвоночник, а правая рука перестала слушаться. «Шестерка» мамина вдребезги.
Когда после операции и реанимации перевезли в палату выздоравливающих, дела с рукой как будто пошли на поправку. Он все время тревожил немые пальцы, шевелил их здоровой рукой, заламывал и надеялся скоро вернуть ее в строй. С позвоночником было хуже. Со спиной дело было швах: мало того, что постоянно болела – она вообще не позволяла лежать на боку или животе, а тем более вставать и ходить, даже сидеть – лежи пластом день-деньской и ночь напролет. Врачей спина тревожила, но не Андрея: он и в мыслях не допускал считать себя инвалидом, на всю жизнь прикованного к каталке или кровати. Вот боли утихнут, он встанет и пойдет домой. А пока возвращал к жизни руку и ждал Юлю… каждый день, каждый час, каждую минуту.
Бессонные ночи и унылые дни он раскладывал на часы до того радостного мгновения, когда жена появлялась в дверях палаты. Ему казалось, что так легче ждать. Он говорил себе: «вот осталось половина суток», «вот уже шесть часов», «вот три», «вот час»…
Когда оставался только час, он уже не сводил с двери радостных глаз и напрягал слух, пытаясь уловить стук ее каблучков. Когда появлялась с гостинцами в пакете, он старался казаться заботливым и беспечным, косил взгляд на ее живот:
— Как поживает мое семейство?
Она вымученно улыбалась:
— Здравствуй, Андрей. Твое семейство ничего поживает – в смысле нигде и ни на что. Вот тебе мамины пирожки с картошкой – извини фруктов и сока мне брать не на что.
Хоть и торопиться ей было некуда, сидела в палате она недолго. Говорить было не о чем – у Андрея одно и то же, и у нее сплошные проблемы, которыми не грузят больного: все равно не помощник.
По взглядам, какие бросал искалеченный муж при ее уходе, не трудно было догадаться, что у него творится в душе. Как велико у него было желание что-нибудь вытворить хулиганское – окно разбить, стакан с тумбочки хрястнуть о пол… А может просто зареветь?
Рот Андрея начинал подрагивать и кривиться. Казалось, какая-то жилка на его лице сделалась короче и оттягивала губы в бок. Пальцы его здоровой руки сжимались в беспокойный костлявый кулак. Тоскливые глаза разгораются и дичают.
Соседи это все замечают и стараются больше шуметь и двигаться, чтобы отвлечь болезного от тяжелого душевного состояния. Оказывается, Андрей еще и головой саданулся крепко. Врач сказал: следите за ним – возможны припадки, а с его спиной и летальный исход от болевого шока.
Мать приходила с печевом и варевом домашним, спрашивала о выписке, головой кивала, и одними губами, чтоб никто не услышал, шипела:
— Попробуй вернуться, я тебе за машину, знаешь, что сделаю…
— А как же страховка?
— Какая страховка? Ты виноват в ДТП.
— Я?! С чего это?
— Ты, сына, ты… вылетел на встречную полосу. Уснул что ли? И куда гонял? Где консервы потерял?
— Ничего не помню – затмение в голове…
— Значит судьба, контуженный мой, — мать смотрела неласково, губы покусывая. — Как говорится: «Тихо едешь — беда догонит, быстро погонишь — сам догонишь ее».
Фрукты и соки привозила сводная сестра Лиза – ей некогда стряпать, а вот с финансами все в порядке: сама хорошо зарабатывает на АИЗе, и муж – самостийный буржуй.
С работы коллега-охранник разок приходил – принес коробку шоколадных конфет и «тещины постряпушки». Про магазин рассказывал, про знакомых, про спорт и город, про все остальное, что было на свете интересного. И только перед уходом спросил:
— Слушай, а ты вернешься?
Булкин плечами пожал – на все воля Божья.
Катится время, бежит – Андрюха лежит.
Врач не торопится его выписывать – если лежачего, значит инвалид. Но в душе видимо уже сдался – не смогло его айболитово искусство вернуть парня к нормальной жизни. Если раньше подходил к Андрею озабоченным, то теперь жизнерадостным:
— Ну, как мы тут? Нет, посмотрите-ка на него – гвардеец, чисто суворовский гренадер!
И Андрей еще верил:
— Правда, доктор?
— Не верит! Да в день твоей выписки девки по Южноуральску снопами валяться будут.
Народ подтверждал:
— Все ходячие бабешки так и снуют возле нашей палаты.
И санитарка кудахтала, будто золотое яичко снесла:
— Привезли из реанимации едва тепленького, а сейчас какой бравый стал!
Врач уходил, разговоры стихали, а Андрей, как лежал пластом, так и лежит. Не верилось ему, что после аварии и вовремя болезни стал он красивее и лучше, но было приятно. Только вот заветный миг выздоровления все оттягивался, затягивался – не наступал….
И наконец, доктор сказал:
— Теперь тебе только Бог поможет …
Минуту парень ошеломленно смотрел на врача, затем здоровой рукой поддернул одеяло до подбородка – выше не смог — и не прикрыл хлынувших слез.
Врач мягкой ладонью гладил его по волосам:
— Ну, ну, не отчаивайся: я же не сказал: надежд нет — искусства моего не хватает. Найдешь частную клинику и вылечишься, а здесь, прости, я бессилен. Родным скажи, чтоб ко мне зашли – расскажу о профилактике и уходе. Ну, что ты, кончай…!
Врач ушел – Андрей всхлипывал и вытирал слезы.
— Ха! – воскликнул сосед по палате. – Тоже мне доктора! Кабы бюллетень был не нужен, хрен бы я сюда попал. Запомни, Андрюха, лучше всех врачей народная медицина. Вот я бабку одну знаю на Пласте…
Андрей ждал Юлю, явилась мама – на его признания:
— Да и так было ясно – позвоночник это тебе не хухры-мухры. Что же будем делать-то, сын?
— Почем я знаю? Деньги надо искать в клинику платную…
— Деньги, деньги… Был бы ты медвежатник по сейфам… А в твоем долбанном магазине кто тебе их даст?
А ты, мама? – хотел сказать Андрей да прикусил язык.
— Значит выписывают…, — задумалась Вера, глядя на сына пристальным взглядом.
Андрей почувствовал – она что-то хочет сказать, и сказать неприятное для него. Он отвел глаза в сторону и насторожился. И тут мать дотронулась до его волос, погладила их почти также, как доктор, и спросила:
— Женушка-то была?
— Да уж какой день нету.
— Поди рожает, — вздохнула Вера и, хрустнув пальцами, тихо спросила. – Сын, можно говорить с тобой откровенно?
— Почему нельзя? Можно. Я откровенно люблю.
— Ты не сердись, дорогой. Я – женщина давно одинокая, а тут нашелся человек хороший. Семью ради меня готов оставить… Ты понимаешь? Такой шанс – может, последний в жизни моей. А у тебя жена есть – вот и держитесь друг за друга.
— Кто он? – глухо спросил Андрей.
— Вряд ли ты его знаешь. Дом продам, и мы уедем… в дальние страны, за моря.
В уголке ее глаз, у самых морщинок что-то блеснуло:
— А ты, сын, крепись – тебе еще жить да жить.
Мать, прощаясь, нежно погладила его по плечу, и от ласки такой он чуть было не разревелся.
— Дети вы мои, дети! – она с надрывом вздохнула. – Всю жизнь я на вас положила – надо ведь когда-то и для себя пожить. Я уже в этой беспросветной нужде совсем потеряла надежду на счастье. Прости меня, Господи!
У Андрея повело губы.
— Да, конечно, у нас семья – не горюй, мама: все будет хорошо.
Он с трудом вымучил улыбку.
Юли все не было.
Оказывается, ничего в жизни просто так не дается. Даже этот, новый штрих «никому не нужный» к известному уже «беспомощный инвалид» требовал сил, ответственности, раздумий и мук. Андрей терпел, привыкая, даже шутил и смеялся шуткам больных, но чувствовал, что груз в душе нарастает день ото дня и однажды его раздавит, если чуда не произойдет.
А доктор больше не шутил и не утешал — с каждым днем все раздраженнее вопрошал:
— Где же твои родные?
Не поленился в тумбочку заглянуть:
— Не приходят? Почему это?
Андрей плечами пожимал.
— Ну я их через прокуратуру достану.
Уходил, а Андрею было нестерпимо стыдно и тяжело.
Бессонница. Ночь за открытым окном ясная, звездная. В городе полно фонарей и кое-где светятся окна – толи пьют хозяева, толи с работы поздно пришли. Здоровые, счастливые…
Какая чудная ночь! А на душе горько, так горько, ну просто невмоготу. Забивая телесные боли, душевные муки терзают, уснуть не дают, даже спокойно лежать – хочется выть, плакать, рычать. За что его так?
Больные выписывались из палаты, поступали новые – Андрей все лежал.
До того истомился душою, что, когда появилась сестра, он не то что даже говорить не смог – дыхание вдруг напрочь сперло.
— С новорожденным тебя, братец! Прости – в командировке была.
Так вот почему так долго не было в больнице ни Юли, ни ее. И маме не до него — замуж выходит.
Андрей лежал бледный, с плотно сжатыми губами и, не моргая, глядел куда-то остановившимися глазами – грудь едва-едва шевелилась, вентилируя легкие.
Лиза подставила ему тарелочку с закусью и тут заметила:
— Андрюшка, у тебя борода начинает расти!
Больной промолчал.
— Да ты лопай, лопай, дед бородатый, – сказала сестра, любовно коснувшись его подбородка. – В следующий раз бритву Вадика прихвачу и тебя побрею.
— А? Что? – вздрогнул Андрей и возвратился откуда-то из далекого далека, слабо и признательно улыбнулся сестре. – Спасибо, Лиза! Я и в самом деле хочу есть… Если бы ты еще налила в стакан соку, тебе бы вообще цены не было. Значит, у меня родился сын, а я тут лежу, ничего не ведая… Как Верочка, дочка твоя, поживает?
— Строит всех маленькая начальница.
— Есть в кого…
— Мне до нее, как до Китая… Чем вы тут развлекаетесь? – она оглядела палату, принюхалась и напустилась. – Андрюха, ты пить смотри не начни.
— Мама наша замуж намылилась — под старую жопу сходит с ума.
— Не надо, брат, о маме так: не нам ее судить. – Лиза нервно затеребила салфетку, которой промокала брату губы и смахивала крошки с простыни. На пальцах ее засверкали усыпанные самоцветами золотые перстни.
Андрей скривился и изобразил здоровой рукой покаянный жест.
Прощаясь, она потрепала его шевелюру:
— Держи хвост пистолетом!
От дверей оглянулась:
— Когда будем ножки Андреичу обмывать?
— Сразу, как выпишусь.
— Меня дождитесь – слетаю еще раз в Украину, тогда и засядем…. Я ему в Хохляндии козырный подарочек присмотрю.
Сестре он не отважился сказать, что его давно уже хотят турнуть из больницы к родственникам на руки да не найдут их никак.
А Юли все не было.
На Андрея напало какое-то оцепенение и тупое ко всему безразличие. Времени дополна – можно все вспомнить и хорошенько обдумать. Но не восстанавливалась в памяти картина главного – момент аварии: как все случилось. Вроде не гнал, не нарушал…. И вот тебе на! После удара — сплошной туман. Туман в голове… спит ли, бдит — это его теперь обычное состояние…
— Эй, Булкин, к тебе пришли.
Андрей почувствовал, как встрепенулось и напряглось тело – он даже рванулся было с кровати, но боль, ухватившись за спину, удержала. Он не слышал знакомого перестука каблучков, но чувствовал: это Она – вон как задрожала поврежденная рука, чуя любимую.
Юленька без живота снова казалась большеглазой и хрупкой — ну, девочка девочкой. Она не рванулась к нему, а вошла и посмотрела чужими безжалостными глазами на худого, в больничном белье, не встающего с постели калеку, чем-то немного напоминающего ее чемпиона-мужа.
— Я была у врача, — ледяным тоном сказала она и оглядела присутствующих на предмет лишних уш — те, кто мог, потянулись к выходу. – Я была у врача, он мне все рассказал. Андрей, ты останешься таким на всю жизнь.
Стиснув зубы, Булкин спросил:
— Зачем же ты тогда пришла?
У нее не было сострадания в глазах – одна лишь решимость.
