Стоп! Подождите. Если рассказывать по порядку финал этой непридуманной истории, то стоит признаться – прежде работы подружку нашел. Да, какую! В бытность мою на Бугре, соседка Марина работала в ателье причесок и стрижки. Марихуаной Гашишевной Коноплевой звали товарки ее в парикмахерской за способность привлекать мужиков в очередь. Потом переехал, долго не виделись и тут как-то встретились случайно.
— Бедненький! Зарос как, хромаешь…- и предложила постричь «на дому».
У себя в квартире, когда она вальсировала вокруг с ножницами, я обнаглел — высунул руку из-под покрывала, чтобы погладить ее колено….
О боже! До чего же близко лежат наши глупости! Но любящие женщины нам их прощают!
— Потом… потом, все потом, — остужал меня мастер. – Я тебе нравлюсь?
Глазища цыганские возбужденно сверкают.
— А я тебе?
— Да. Еще с той поры, когда на улице нашей жил. Мимо окон ходил такой грустный, убитый… Сначала жалела, потом полюбила. Сказать не успела – ты уехал.
«Вот она, погибель-то какая бывает», — обреченно подумал, теряя кудрявые локоны с головы. Спастись попытался, подменив духовные чувства плотскими устремлениями. Другими словами – взял-таки и погладил ее колено.
Марина шепнула, поцеловав меня в ухо:
— Не суетись. Я буду твоей.
Все, что было потом, мне показалось дивным сном.
Страсть Марины… как это правильно слова подобрать… — ураган и ласковый прибой воедино. Я такого в жизни не видел – она не отдавалась, она брала все, что хотела, впадая в неистовость, не забывая о нежности. С ней, наконец, я узнал, чего мне во всех женщинах не хватало – их активности: рок мой в любви – не брать приступом сады Эдема, а сдаваться на милость прекрасного победителя. Что поделаешь – я пассив…
Красавица, двадцатью годами моложе, лаская меня, касалась губами щеки и шеи.
— Хороший ты мой! Я тебе нравлюсь? И ты мне тоже… И ты, мой хороший…
Не шевелясь, внимал небесному голосу и считал, что мгновения эти – самые волнительные, самые счастливые, самые прекрасные, самые…. Бывают же благостные минуты в жизни – не все ей нас гнуть да ломать!
Откуда только силы взялись – едва отдышавшись, снова предался губительной страсти.
Mit uns der Gott! Умереть в объятиях такой красавицы — это ли не счастье, мужики?
Преисполненный благодарности, обещал жениться:
— Как только разживусь деньгами.
Действительно, смешон жених, выживающий на три пакетика быстрорастворимой лапши стоимостью четыре рубля восемьдесят копеек за штуку!
Все в тот день было прекрасно – все, кроме момента прощания.
— Спасибо, — сказал у порога будто за селедку в ларьке продавщице.
Потом дошло, что сотворил, стал опасаться: не обиделась ли барышня на мою бестактность. Но Маришка действительно любила и не попустилась нашей связью.
Приспела пора рассказать о финале того, с чего история была начата – о нашей размолвке со Светкой проказницей. Мы снова встретились – она позвонила:
— Что делаешь? Пишешь? Пригласи почитать.
— Приезжай, — говорю. – Адрес помнишь?
Вот и Светка – по-прежнему стройна и красива….
— Как там твоя семейная?
— Да, никак… Давай не будем об этом… Что новенького написал?
Открыл ей рукопись на компьютере:
— Читай — здесь про наши с тобой отношения.
Пока диван расправлял, Светка за столиком шуршала «мышью».
Критику навела:
— Вот здесь мне не нравится.
Прочитала:
— «Когда мы занимались любовью – то жадно и просто, то неспешно и изощренно…»
Я понял и объяснил:
— Свет, «изощренно» и «извращенно» две разных вещи. Изощренно…, ну, как это тебе сказать – со вкусом что ли, со смаком. А извращенно – сама знаешь как.
Не получилось у нас страстных объятий всепрощения — мы занимались со Светкой любовью без обоюдного удовольствия. Расстались, не договорившись о новой встрече. Как в той песне про казачку с кувалдой: «У меня ж другая есть…» Вот и кончился роман длиной в три года с двумя антрактами, в которых Светка искала счастья с другими мужчинами. И не нашла…
Прощаясь, Светочка подкузьмила:
— Тяжко тебе! Столько ума, доброты, таланта да еще совести одному человеку…
Но я отбился:
— Половина всего с тобой уходит.
— Но ты все равно не давай себя жизни в угол загнать.
— Конечно, не дам! – пообещал.
Вот и все.
А Маришке насчет женитьбы вполне серьезно, ибо уже уверовал: нельзя врать и грешить безнаказанно – за то не минуема кара Божья.
Теперь, закончив о делах амурных, можно вернуться к производственным.
Итак, стройка века – кого только здесь не было: москвичи, краснодарцы, ростовцы…, не говоря уже о горячих парнях с Урала, объединенных общими целями – киловатты стране, получку жене. На спинах рабочих вся география России – «Донресурс», «Нефтьюганскгазострой», «Южный инженерный центр энергетики», «Южуралэнергострой» и т.д. и т.п.
Местечко для строительства ГРЭС на газу выбрано было тихое, уютное в стороне от жилья, поближе к воде. Расположилось оно безо всяких затей на берегу водохранилища, запруженного еще для угольной станции. Местность холмистая с логами для стока вешних и дождевых вод. Поля, уходившие до горизонта, были не тучными, слабородными, прерываемые там и сям небольшими березовыми колками. Берега заросли красноталом и камышом, в котором ругались гагары и рыскали щуки.
Причудливо и роскошно Южноуральское водохранилище, из-за плотины на речке Увельке возникшее, обрамленное по левому берегу вековым бором. От него, наверное, у воды такое чистое, такое свежее дыхание, что невольно хочется припасть губами и пить, и вдыхать эти воздух и воду. Будто настоянная на сосновых корнях, напитанная благодатью хвойной влага вливает в организм свежесть, здоровье и желание жить, жить, жить бесконечно…
Я был здесь в своем втором путешествии к пещере Титичных гор и эту воду пил и помнил еще возникшее вдруг желание отворить свою грудь, открыть трепещущее сердце тайнам глубин и веков, которые, мне казалось, природа поведать хочет ….
Ну да хватит лирики – пора работать.
Не хвались отъездом, хвались приездом – говорят в народе и совершенно не правильно или не про нас. Заезжали-то мы помпезно. В городе четыре квартиры сняли, в селе Березовка аж целый коттедж – дом, баня, времянка, гараж, огород спускается к речке Кабанка… Хочешь, купайся там, хочешь топи и парься в бане. Вечерами песни плывут над селом – девки поют, во всю голо систые. Такая близкая сердцу любому деревенская явь.
Парни, что приехали сюда жить и строить, были не самые лучшие в России, но и не самые худые — опора державе, надежа народу. Мочились, правда, там, где придется, чаще за углом прорабки – да Бог им судья. В выборе выражений себя не стесняли – это был у них самый что ни на есть натуральный говор. Заметив мою неприязнь к великому и могучему бранному слову, иные начали изгаляться – сыпали нецензурщиной к месту и в отсутствие такового. На мои замечания: поэтом можешь ты не быть, но и свиньей быть не обязан – глумливо хихикали.
Хафизов Дамир — человек ехидный, к философии склонный, узнав, что я пописываю на досуге и не за углом, а в Интернете, принялся нравоучать о чем писать. И пока говорил как это надо делать, лицо его вязалось в тугие узлы — челюсти твердели, на висках брякли жилы, вспыхивали и уже не гасли отсутствующие, недобрые глаза. Что-то по жизни его тяготило. На что-то намякивал на бок свернутый нос.
А вот пообщавшись с Самсединовым Рамилем раз-другой, понял, что в коллективе есть у меня пусть не друг, но приятель хороший – единомышленник по многим вопросам.
Ну, а главный вопрос у командировочных, конечно же, половой. Когда вблизи проходили женщины, головы тружеников бетона и сварочной дуги как флюгер по ветру, и в глазах озорство. Меня таки допекли расспросами – есть ли в Южноуральске публичный дом? где путаны тусуются вечерами? есть ли вдовушки на примете? Все разговоры на любовные темы.
Этого зовут Тимоха — веселый, бедовый парень с озорными, насмешливыми глазами. Казалось, глаза эти не умеют ни грустить, ни сердиться, а он однажды такое выдал:
— Все, начальник, без секса больше не могу – либо домой отпускай, либо деньги на баб давай.
Белокурый высокий стройный с монтажным поясом на цепях смотрелся он импозантно. Дуры бабы – чего еще надо? Докумекать, что у парня времени нет на всякие там ангажементы?
Или Антоху взять – такие плечищи, такие ручищи и бритая голова. Да против него Брюс Уиллис – шан-тро-па.
А начальник у нас…. Молодой, красивый, высокий, умный… семьянин верный. Такого бы на прочность нравственную испытать. Да где вам, бабам, понять – мыслить-то не умеете, только брать да давать.
Это, простите, женщины, не от себя лично – атмосферу передаю в коллективе.
Ну, бабы бабами, а нам надо строить. Пойдем дальше…
Впрочем, послушайте-ка случившуюся здесь развязку еще одной давней истории. Началась она… дай Бог памяти… в 1982 году, когда после защиты диплома пришел молодым специалистом на станкостроительный завод имени Серго Орджоникидзе.
Посмотрели на меня, поспрашивали, покрутили в руках документы.
— И последний вопрос – Иван Агапов ваш отец?
— Ну, если отчество у меня Егорович, то, наверное, нет.
— Увы тебе…
Минуло двадцать лет. Мой потомок, окончив архитектурно-строительный факультет в тех же стенах, но уже университета, пришел устраиваться на работу.
— Иван Агапов твой дед?
Иван Агапов (это в повести – по жизни Агарков) – герой Танкограда, помог Сталину Гитлера одолеть.
Как-то цепляет меня начальник:
— Идем подписывать документы.
Заходим в кабинет главного геодезиста стройки. Знакомимся. Владимир Иванович Агарков — сын того замечательного человека, в родстве с которым, увы, мне так не повезло. Попробовали разыскать корни общие с его потомком – дедов с бабками вспоминали, теток с дядьками…. А рука главного геодезиста подписывает, подписывает наши бумаги…
— Молодец, — похвалил начальник. – Дорогу запомнил? Сам теперь будешь ходить.
Вот так мы и жили — пару-тройку месяцев не тужили, а потом сын ушел из «Стройцентра», и зарплата про нас забыла. Парням хоть командировочные давали, которые они дружно и немедленно пропивали, а мне, аборигену местному, совсем хана. Самое скверное, что чувствуешь себя совершенно забытым и позаброшенным – я-то ведь не пьющий и без денег. Целыми днями одна забота – отгонять прочь о еде мысли, а они, как мухи назойливы, все лезут и лезут, куда их не просят. Хорошо вон мыши живут под полом – хрумкают что-то целыми днями, забывая о стороже. Как тут не позавидуешь!
На четвертый месяц безденежья все поголовье участка снялось и уехало, а на мне брошенное хозяйство повисло. Потекли часы, складывающиеся в длинные сутки, сутки в еще более длинные недели – дома пусто и на работе не на что пообедать. Томимый одиночеством, бездельем и голодом, ожидал своей участи, лежа на лавке в строительном вагончике и думая обо всем, что в голову приходило или пустой желудок подсказывал.
Тем временем, солнце стало все чаще поглядывать на стылую землю сквозь холодные груды облаков. Зима приперлась, как всегда, нежданно – стукнул мороз. За стеной вагончика загудели метели – все закрутилось, завыло, заухало, навевая ощущение первобытного покоя, того устойчивого уюта, сладость которого понимают во всей полноте лишь бездомные скитальцы и люди, много работающие на холоде. Это когда за стеной пурга, а у тебя сухо и печка рядом – спи, сколько влезет.
Потом настал день, когда надоело лежать и обдумывать свое поведение в сложившемся положении — что-то похожее на бунт заезженной лошади назрело-таки в душе.
Сначала начальнику позвонил:
— Ну, что там слышно про наш участок?
С усмешкой в голосе:
— Деньги заплатят – вернемся к работе. Ты-то чего волнуешься – смены идут.
Что-то в тоне его настораживало, и метель, подлая, не унималась.
С вопросом классическим обратился к сыну:
— Что делать?
— Я бы посоветовал, — съязвил потомок. – Да тебе контузия коммунистическая не позволит.
— Контора-то выживет?
— А как ты думаешь?
— Зарплату хоть выдадут?
— Это вряд ли. Мне не отдали….
Итак, проблема души голодного тела – барахла восемь будок да два вагончика и сильное подозрение, что зарплату зажилят. Как поступить?
Первым умом, тем, что сверху, разумею: договор материальной ответственности в «Стройцентре» я не подписывал – стало быть, за все недосчитанное не отвечаю. Ах, Вера Булкина, как же ты меня не вовремя бросила – то-то бы сейчас погрели руки!
Кстати о ней.
Еще летом видел: мызгается на огороженной территории какая-то карапетка – да мало ли их. А потом столкнулись нос к носу. Вот как это произошло.
Парни наши все на авто из деревни и города приезжали, а я – как придется.
К начальнику:
— Поговори с кем-нибудь из власть имущих о моей доставке.
Плечами жмет – мол, ему это надо?
Ладно, думаю: я не барин и не убогий — сам надыбаю соцблага. Пошел к кураторам в «ЮИЦЭ» (Южный инженерный центр энергетики), ловлю кого-то там в белых касках – мол, транспортную проблему как решить?
Окружили гурьбой, все сочувствуют:
– Ким бы мог, но такая бяка, что подступиться страшно….
Вдруг за спиной:
— Опять кому-то Ким помешал!
Собеседников как ветром сдуло.
Оборачиваюсь, смотрю – мужик в годах, робе строительной. Ну, лицом-то точно Ким, а в глазах удаль русская. Ну, а русский русского чи не поймет?
Так и так – жалюсь – с отъездом-приездом шибко плохо.
— Приходи, — говорит грозный Ким, — я тебя на синий «Форд» устрою.
Так и устроился между нами контакт – при встрече руки жмем; издали козыряю, он мне машет. Окружающие его с любопытством оглядываются.
Потом он начальника «ЮИЦЭ» замещал – я подписывал у него бумаги.
В тот день отказал:
– Шеф вернулся, дуй к нему.
Я в приемную — секретарша щебечет:
— Будет после одиннадцати.
До полудня на участке околачивался, потом вернулся в «ЮИЦЭ». Нет начальника.
Сижу на лавочке, Ким топочет.
— Вот, — говорю с сарказмом, — четвертый час дожидаюсь, а стройка стоит.
— Ну, идем, подпишу.
Потом вдруг остановился и развернулся круто – я на него натолкнулся даже.
Он руку жмет, по плечу хлопает:
— Ты прости меня — закрутился.
И тут Булкина из дверей – кукольные глазки распахнуты ужасом: сам бригадный инженер Ким руку мне жмет и извиняется. Вот так пассаж!
Как я и думал, она дождалась.
— Поговорим?
Я молчу.
— Что хочешь, делай со мной, Антон – денег у меня сейчас нет.
Я ни слова, а она заводится:
— Если накляузничаешь, и меня выгонят, знай – ты здесь тоже не задержишься: вместе вылетим. Будь уверен, найду причину.
У меня будто вода во рту, и она, помолчав:
— Ну, хочешь, в постели тебе отработаю твою машину?
Вихрь мыслей в голове – и про пьяного ежика ей в партнеры, и про… а вслух ни гу-гу. Не знала Булкина, что видит перед собой совсем другого, к лучшему возродившегося Антона. Из вежливости стоял и слушал, но общаться совсем не хотелось.
Когда иссякли ее предложения, молча повернулся и прочь пошел.
Вот и финита всей комедии!
… Вышел на воздух, посмотрел на небо. Там еще громоздились, пугались и мчались от ветра снеговые тучи. По земле поземку несло, наметая сугробы. К вагончику кто-то шел – с маской и в робе сварщика. А, это Черепанов. Он из местных. Когда челябинцы сбежали с участка, он к кому-то здесь притулился.
— Здорово! Как жизнь?
— Жизнь бекова – все меня, а мне некого.
— Есть по нержавейке электроды?
— Участок же не работает.
— А я в счет зарплаты.
— Если распишешься в журнале, дам.
Он расписался, я ему выдал пенал с нержавеющими электродами – дорогущими, ужас! Ну а что, в самом деле – приказа же не было не давать. И потом, пятый месяц жилят зарплату… Как это называется?
Черепанов ушел, я лег на лавку и задумался – интересно, знает ли Бог, что некоторые совестливые тут голодают? Те, кто видел Его, говорят, что Бог Вездесущий степенно ходит по облакам, поглядывая сверху, поправляя. А прежний кореш его, Сатана, из-под земли норовит напакостить. Будто в шашки играют судьбами, народами, странами… Мне муки голода ниспослал, чтобы дух мятущийся укрепить, либо молитву выжимает.
Да, пожалуйста!
«Господи! Разведи нас с конторой …лядской — отпусти из «Стройцентра», пока еще жив. Отдай все, что заработано честно – не искушай воровством».
Впрочем, чего мне бузить: на лавке лежу, а смены идут. Иждивенцев скулящих на шее нет. Голод модно назовем диетой. Как там Джигарханян на сене пел – …«через день глядишь, любовь ос-ты-ы-ла!» Лишь бы не тело…
Чего мне тужить? Не с кем поговорить? Вот проблема! Классики говорят — молчание есть удел сильных и убежище слабых, целомудрие гордецов и гордость униженных, благоразумие мудрецов и разум глупцов. На все вкусы! Зато никто не мешает думать.
Если думаю о Маришке, то приходят на ум такие мысли: с ней, наконец, понял, что секс без любви — тупая физиология, первый признак скотопринадлежности. А раньше-то… Господи! Стыдно вспомнить!
Бывает, есть у мужика баба, он считает: все, жизнь устаканилась. А если возникнет меж ними трещина, становятся такими врагами – спаси Бог!
Меня миловал. Не было в жизни моей женщины (Булкина не в счет – она за деньги), с которой расстались бы мы врагами, с которой не хотелось бы вновь встретиться — поговорить, вспомнить, как нам вместе-то хорошо жилось, без обиняков обсудить, почему же расстались. Впрочем, все случается к лучшему: не расстался с ними, не было бы у меня сейчас Марихуаны Гашишовны Коноплевой. Вот уж воистину — пособили несчастья …
Мысли взяли разгон: сколько же промелькнуло лет от первой любви? Сколько раз сердце заходилось истомой от вида и образа новой женщины? Многое ушло из памяти, а вот их всех помню – красавиц, одаривших меня любовью. Где-то совсем близко мелькнули эти милые видения, словно из другого мира, подернутого золотым маревом. Сладкая грусть пощипала сердце. Эх, сколько прожито! Сколько видано-перевидано, вспомнить есть мне о чем …
Это для молодых в радости смысл жизни, для серьезного поколения он в печальных раздумьях. Дальше больше – явились мысли глубокого смысла, то бишь о жизни. Почему люди разные – буржуи и работяги, власть имущие и ни хрена не имущие? Верно ли, что счастье не в деньгах, а их количестве? Далеко ли мы… Нет, зачем обобщать? Далеко ли я, конкретный индивидуум, не самый дубовый из homo sapiens, ушел от тех существ, которые, как жили тысячи лет назад, так и живут по сей день – жуют траву, собирают нектар, грызут мясо с костей, дерутся и совокупляются для продления рода? И с гордостью понял – далеко. Кто же еще, сотворенный Природой, будет томиться голодом из-за каких-то глупых принципов?
И еще…
Пусть не наделила меня Природа зубами тигра, скоростью барса, терпением верблюда и упрямством осла, но не кляну и не ругаю, а благодарю Создателя за то, что даровал он мне радость творческого упоения мечтать и думать, ощущать себя господином своего слова и самого себя, знать о жизни и смерти то, что я знаю.
А все ли я знаю?
Научился однажды понимать, что все в жизни жестоко разумно. Чтобы жить, человек должен строить – теснить природу, вытаптывая ковры цветов, вырубая чудные лесные рощи, выживая из гнезд и нор их обитателей. Как бы хотелось мне, чтоб homo sapiens существовать мог только святым духом, не зная запаха и вкуса крови — той древней радости, того азарта и внутренней силы, бросающей человека на борьбу со стихией, в смертельные опасности, от горечи неудач к радости побед, которым обязан он своей вечностью. Это из свода законов о жизни природы и человека….
Величав и спокоен мир. Это разум мой наполняет его тревогами и сомнениями.
Лежу на лавке, как у последней черты, на замороженное окно гляжу и смущаю себя разными мыслями. Например — взять что-нибудь со склада, как Черепанов в счет зарплаты, продать да пожрать или доверчиво ждать, чем же эта бодяга закончится?
Кто мне сии мысли внушает – Бог или Дьявол? Вот материал для размышлений о противоречиях мироздания… И погода потворствует и обстоятельства.
Ну да не буду душу травить – все равно мне не взять чужого.
Как при Советах-то все было просто – клади свою жизнь для счастья народа. Как, например, писатель Астафьев — положил и жил себе припеваючи, пользуясь благами социализма. Про себя говорил – он, мол, сын своего времени и народа. А когда прахом пал строй равенства и братства – ату его! Я, братцы, ваш – примите меня в буржуинство!
Договорился Петрович (который Астафьев) – я тут прочел в его интервьях – в бараках Освенцима, мол, наши своих замочили больше, чем немцы в газовой камере. Любой бред в подмогу, лишь бы отмазаться от коммунистов, которым пел прежде соловьиные трели. Да каким языком!
Тьфу! Дал же Бог дар слова, а вот с совестью поскупился – не постеснялся, Герой Соцписательского Труда, вместе с рукописями приторговывать убеждениями. Читаешь – с души воротит.
Это мне Сокол присоветовал – полистай, мол, Астафьева: будет полезно. Да уж, хороший пример, и в самую жилу!
И к чему я о нем?
Тема раскрыта, повесть закончена. Дозвольте раскланяться…
За сим остаюсь, искренне Ваш Антон Агапов.
П. Увельский
Январь 2013 г.
