Усилием воли изгнав из организма всякое трепетание, я изготовился к бою с сестрой за место в гробу – дом продала, но уж эту-то домовину я отстою. Здесь впервые за тягостный сон ощутил нечто наподобие душевного подъема или, говоря по другому, озарения – конечно, мне, покалеченному, с нею не справиться, так её надо обмануть. Но как это сделать?
Увы. Бывают обстоятельства, над которыми не властен даже человек изобретательный и умный, коим я себя мнил. Каким-то неуловимым движением, а может, микро провалом во времени, сестра оказалась рядом и выкинула меня из гроба, как куль, методом кантовки. Взмахнув руками и прокрутившись несколько раз вокруг собственной оси, рухнул в яму.
Когда верчение перед глазами закончилось, я ощутил не боль, а онемение всех членов – как говорится: ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Может быть, это был шок? А, вспомнил – это ведь сон, но уж больно хреновый.
Сверху посыпалась земля. Тяжело пыхтя, мама и папа подпихивали к краю могилы гроб, ставший будто свинцовым. Понял – в нем упитанная сестра. Сейчас они опустят его на меня и закопают могилу. Вся семья будет в сборе!
Вот как я глупо попал! Хоть бы и во сне, а все равно обидно. Ну, почему мне так не везет ни в жизни, ни после неё?! Попробовал ругнуться вслух – получилось. Не столь давно я обнаружил, что матерная брань — отличное средство разрядить излишнее нервное напряжение, а нервозности в работе бомбил хватало.
Снова сыплется сверху земля – гроб все больше нависает краем над ямой, а из неё матерная брань, как соловьиные трели из густой сирени. Только и это не помогало. Вобщем, труба. Но, как говаривал один мудрец: если не можешь облегчить душу, облегчи хотя бы пузырь мочевой. Вот тут-то и встретились с явью сон.
Поразительная штука психология! Вечер, кладбище, гроб, могила – во сне это было не страшно, а когда проснулся с нестерпимым желанием посетить туалет, сделалось до того жутко, будто я побывал самолично в загробном мире.
Вот так и жил – когда бодрствовал, донимали боли, когда спал – кошмарные сны.
Впрочем, через день, через два спала опухоль с кисти. Ступни еще болели – синели и еле влезали в носки, колено саднило. Но когда смог, припадая на обе ноги, спуститься вниз и добраться до магазина, жизнь обрела перспективу.
Были и посетители у больного – в один день сразу два.
Первым молодой человек, представившийся:
— Я от Сокола. Машину на разбор продаете? Стартер бы у вас купил и….
— Запчастями ни-ни — на разбор, но всю целиком.
— За сколько?
— А сколько дадите?
— Тысяч двадцать…
— Берите.
— Сейчас есть в наличии только семь – остальные потом.
— Приходите потом, когда соберете.
— Вы что мне не верите?
— А почему я должен верить первому встречному человеку?
— А Соколу верите? Если он скажет за меня….
— Если он за вас отвечает, тогда берите: я знаю его, как хозяина слова.
— Сейчас он придет.
Но приехала Булкина Вера.
— Ну, как ты?
Стер с лица удивление:
— Спас Господь.
Как известно, в женском сердце милосердия к искалеченным хоть отбавляй. Правда, гостью не очень-то интересовали мои болячки и содержание холодильника – повела она себя немного иначе, чем обычные дамы в такой ситуации: рассусоливать не стала – разделась и забралась ко мне в постель.
В случаях, когда нужно ответить отказом на позыв страсти, мужчине приходится куда труднее, чем женщине. Ей ведь не скажешь – голова болит, когда травмированы другие части тела. Впрочем, та, к которой устремилась гостья, была цела, и, с горем пополам, в ее руках зашевелилась. Только что я мог?
В конце концов все обошлось. Немного жестко со мной поступили, но, как говорится – получилось.
После звонка в день аварии, я даже не вспоминал о платной подруге. Зачем приехала, на что надеется — последние гроши на лапшу потратил. Хотя о чем я? Чувство благодарности вслед за чувством полового удовлетворения царапнуло душу — вот единственный человек, который поддержал меня в беде. Подумал: не забыла, приехала – значит, было в её душе что-то ещё кроме жажды денег. Как странно бывает иногда: тот, кого я считал чуть ли не шлюхой продажной, оказался порядочным человеком, способным на добрые дела. Чего-то я в ней не разглядел. Да, женское сердце загадка.
Впрочем, Вера тотчас же её разгадала – завершив работу тела, сразу же принялась за дело: повела разговор о моей машине:
— Как думаешь поступить? Продать на запчасти? Давай помогу. У меня есть где разобрать, хранить… Сын поможет… А сам-то ты как?
— Да приходил тут один до тебя – за двадцатку сторговались: берет на разбор.
— Я тебе за сорок продам.
Воодушевился:
— Бери, коль продашь. Только жлобствовать не собираюсь – за сорок продашь, двадцатка твоя.
А чего? Для доброго человека разве жалко, тем более, что на указанную сумму уже дал согласие — пусть забирает и продает.
— Потом не пожалеешь? – осведомилась Вера, усмешкой давая понять, что вопрос риторический.
— Нет, — без всякой бравады, совершенно искренне ответил я.
У Булкиной ум был цепкий и ухватистый, как челюсти питбультерьера — тут же, лежа со мной рядом голой, позвонила сыну:
— Что время терять: давай приезжай с самопогрузчиком.
Было грустно смотреть из окна, как увозят моего искалеченного «мустанга». Но грусть была светлая, по-своему приятная – последний штрих прощания с прежней жизнью. Прости и прощай, краснокожий друг – машина, она ведь как человек, её тоже жалко. Хотелось бы испытать нечто подобное и в свой смертный час, оглядываясь на прожитую жизнь. Это означало, что она удалась.
Потом настал судный день.
Пришел в указанное время, а секретарь:
— Ждите — судья освободится, и займемся вами.
Хорош судья, мотающий срок! Это я так пошутил про себя, а сам присел и принялся ждать.
Мужик подошел, руку сует:
— Здоров.
Мы знакомы? Пригляделся… А, узкоплечий, участник аварии….
— Вы тоже на суд? Свидетелем?
Он неопределенно втянул голову в плечи, сел рядом, отвернулся.
Ждем вдвоем – виновник и свидетель аварии.
От нечего делать стал наблюдать за соседом. Его трясущиеся ладони нервно терлись одна о другую. С чего взвинтился – с похмела колбасит? Вон и глаза мутны, которые он старательно прячет, украдкой бросая на меня взгляды. Странный тип.
Опасения подтвердились.
Но по порядку….
Вот мы прошли в зал суда – секретарь, узкоплечий и я.
Потом:
— Встать! Суд идет!
Вошел судья в средневековой мантии.
Суд начался с вводной части. Задали положенные вопросы, подсудимый на них ответил — согласился с кандидатурой судьи и секретаря, отсутствием адвоката….
Потом уточнили личность свидетеля. Вобщем, чин чинарем – все, как положено.
Снова судья поднимает меня:
— Расскажите, что знаете по факту аварии, за которую вас теперь привлекли.
Рассказать, как дело было, можно, но надо бы знать, что мне за это будет грозить.
— От тысячи до полутора тысячи рублей штрафа или на год-полтора лишения прав.
А, ну это терпимо: незачем ментовскую «таблетку» поминать, оставим гаишную версию – не справился с управлением машины на скорости в гололёд. Отличная штука рациональность – часто бывает лучше правдивости. По крайней мере, в суде. Только маленькая колючая льдинка от лжи в сердце попала и никак не хотела таять.
Настала очередь свидетеля.
— Вы подтверждаете показания обвиняемого?
— Да, но в момент ДТП я получил сотрясение мозга – на неделю больничный. Лечился два дня, потом вызвали на работу — без меня там никак. Два месяца отпахал, чувствую, швах – нет больше сил. Так что, угробил я в той аварии свое драгоценное здоровье.
— Вы военный пенсионер?
— Да.
— Настаиваете на ужесточении наказания подсудимому?
Узкоплечий оглянулся на меня тревожно.
-Н-нет, — выдавил с трудом, заикаясь.
— Присаживайтесь.
— Благодарствую.
И сел.
Подняли меня для последнего слова.
— Ваша честь, если выбор есть, лишайте прав – денег нет ни гроша.
Иха честь сообщил, что приговор можно узнать в два часа пополудни по телефону (секретарь на бумажке записала) или же визави.
На улице, вставив в рот сигарету, узкоплечий посетовал:
— Ты, брат, сам виноват. Пришел бы ко мне, честь по чести, фунфырь поставил, и… я человек добрый – глядишь, простил. А теперь кормить будешь меня до смертного часа из-за потери трудоспособности.
Так вот зачем здесь этот аспид – исковое заявление на меня накатал. И в травмпункте, должно быть, наврал, что головой шандарахнулся. Когда встречаешься с такими мерзавцами, всегда поражаешься, как их земля только носит – а ведь носит. Устроить что ли ему настоящее сотрясение – здесь, прямо у здания суда? Плотоядно покосился на дохлую челюсть – с трудом, но сдержался. Только промолчать не смог.
Встал перед ним, сжав кулаки, и сказал:
— Я в своей жизни всяких гондонов повидал, но такого беспросветного выродка встречаю впервые.
Он не ответил, лишь втянул голову в узкие плечи и прочь подался. Издалека:
— Это ты говоришь. А посмотрим, что скажет суд.
И я тогда пожалел, что не отвел душу.
В два часа пополудни вернулся к зданию правосудия, но входить не стал — позвонил.
— Вас лишили на год водительских прав, — сообщил мне голос секретаря.
— И всё?
— Всё.
Умойся, прапОрщик запаса…
Осужденный потопал домой, где его снова ждали бесконечные дни и кошмарные ночи. Серые сумерки, как зыбкая граница между явью и сном. Но для заточенного в четырех стенах нет ни полного забытья, ни настоящего пробуждения. Готовясь мысленно к новой трудовой стезе, я избавлялся от прошлого мировоззрения. Вспоминать стало противно того дурака, который верил в любовь и думал, что жизнь создана лишь для счастья. А у жизни совсем другая цель – это смерть, и античные спартанцы в этом плане гораздо умнее меня, современного: начинали готовиться к ней с самого раннего детства. Смерть – это главная в жизни цель, под вопросом только два обстоятельства: когда и ради чего. Все остальное второстепенно.
Многие люди очень боятся самого перехода через смертный рубеж, и этот физический страх заставляет их всеми силами цепляться за жизнь. Верующие верят в загробную жизнь. Мудрецы в бессмертность своих идей. У меня не было ни идей, ни веры, но смерть не вызывала панический ужас. Я справедливо полагал – чему быть, того не миновать. Тогда к чему суета земная? Не лучше ли заняться аутотренингом ума, психики и нервов? Всегда пригодятся.
День ото дня недоразбившийся бомбила перерождался в другого типа. Мысли всякие приходили в голову — во мне поневоле проснулся философ. Но мысли были в основном неважнецкие: жизнь представлялась, как река, а люди, как льдины на ней в ледоход – стукаются друг о друга, крошатся, и всем холодно и суетно. Это затянувшаяся за окном весна навевала. Она же однажды погнала на стадион – поджившие ноги пробовать на тартане. Сначала один круг, назавтра два….
Заметил: вместе со мной менялся и белый свет – люди, животные, природа. Причем, исключительно в худшую сторону. Ибо, чего хорошего может ждать от окружающей среды человек бездомный, безденежный и не вполне здоровый?
Так ли это, спрашивал приятелей, навещавших меня об эту пору. Их было трое.
По социальному положению в обществе, возрасту, по географической близости первым был Гена Соколов, слывший в молодые годы отчаянным малым. Сам он, однако же, считал себя продуктом среды, которая не только гнет, но и закаляет. Как, например, Павку Корчагина. Гена имел высшее музыкальное образование, был начитан и мог с культурными людьми говорить культурно, с блатными по блатному, а с сявками…. «Три пятилетки зону топтал – как три института, — любил повторять. – Если не академиком вышел, то блатмат кандидатом…».
С самого начала нашего общения он пребывал в перманентном раздражении. Считал, что я жизнь свою организовал неправильно (если не сказать – бездарно). Советовал взять с него пример (в плане предпринимательства) и поскорее браться за ум, иначе многое для меня будет потеряно.
— Ты знаешь, что я видел и где побывал? — он начал загибать пальцы. – Турция — раз, Таиланд — два, Египет…
Пальцы закончились, страны – не знаю.
— Нынче в Израиль собираюсь.
Умолк, посмотрел на меня, ожидая вопросов.
Я на Сокола глаз не поднимал, чтобы не провоцировать спора, но, разумеется, понимал, к чему эти разговоры.
Игривое майское солнце пускало зайчики по всем мало-мальски блестящим поверхностям – полированному столу, компьютеру… Это озорничало большое окно на балкон, откуда в комнату поддувало свежим ветерком. Я прикрыл от лучей экран монитора.
— Ну, хорошо, пусть будет Израиль…. Ты многое видел, многих узнал, но знают ли тебя на Земле так, как знают меня? Набираю в Яндексе: «Соколов Геннадий. Увелка». Смотрим результат поиска – ноль целых хрен десятых….
Сокол сделал движение – чуть приподнялся. Это означало: не понял….
Тогда я поменял в поисковике его фамилию на свою и показал результат. Он согласился – меня на планете знает очень широкий круг людей, хотя я не был в Турции, Таиланде, Египте и в Израиль не собираюсь нынешним летом….
Миша Андреев был одноклассником. Оценив хромоту хозяина (О, тебе уже лучше!), проходил и садился в кресло.
— Кофе будешь?
Прихлебывая горячий напиток, гость освобождался от груза новостей:
— Слышал, узкоглазые совсем Америку подмяли – города скупают: скоро Штатам кердык. Потом за нас примутся.
Излюбленная Мишина тема – кто кого: Россия или Америка? А теперь вот Китай…
— К концу Света готов? В декабре всей планете кердык….
— Это ты о пророчестве жрецов Майя? И как, по-твоему, он будет выглядеть?
— А вот хотя бы так: Гольфстрим повернет и замерзнут Штаты с Канадою, Европа превратится в ледяной континент.
За открытой дверью балкона шелестела листва, насвистывали птички, и не хотелось в это верить. Проклятый Гольфстрим! Что ему прямо-то не течется?
Бремя ответственности за планету Мишу угнетало с самого детства. Было время, когда он по ночам слушал вражеские голоса и шипел в узком кругу про антинародную политику партии. Потом, и уже во весь голос, накинулся на демократов – которые все, что не растащили, развалили и угробили. Вовек теперь России униженной не подняться — если только под Китаем, где сохранилась у власти коммунистическая партия….
Поглядеть на него – дубленая кожа лица, огромные кулачищи, но…. Не прост Михаил Иванович, ой как не прост. Демократов ругает, а у самого у двора три машины, и только одна легковая. Еще не любил нацменов – презирал их, называл «черножопиками». Ему все в них не нравилось – даже, что водки пьют мало. Впрочем, ругая, имел с ними деловые отношения.
Сам Миша к спиртному пристрастием не страдал, но бывали редкие исключения, когда и он с катушек слетал. Например, на вечере выпускников в феврале этого года так нашкодил… Впрочем, речь не о том.
Уходя, от порога Мишель спрашивал:
— Пишешь? Пиши. Прославишься, я ваши рукописи продам.
Со школьной поры зажилил наши с Нуждасиком (друг детства) рукописные романы.
Третьим был Иванько Валерий. С ним знаком по совместной работе в увельском Белом Доме в достославные советские годы. За период демократических преобразований бывший главный районный комсомолец многое повидал и во многом участвовал, но сумел сохранить внутреннее достоинство. Это он подарил мне эпиграф к сайту. И еще у него очень много замечательных стихов.
— Я Русь люблю, — говорил Иванько. – Киевскую, а не угоро-татарскую, которую мы получили после нашествия. Все воровство, все бескультурье наше — от диких кочевников наследство.
Я не спорил — великие умы мыслят сходно.
Еще Валера весьма убедительно отстаивал политплатформу кандидата Зюганова. Хвалил меня за роман «Самои» и ругал, что очень мало в нем замечательного куряцкого языка.
