Обстоятельства, видимо, поджимают, и Юра сломался, поломавшись: оформляет чистку траншей, как выемку мерзлотного грунта – работы, которые ценятся здесь выше бетонных. Повезло нам с мастером и обстоятельствами – вместо сварщиков с трубами снова дождь. Канавы опять по самый верх затянуты илом. Снова торги и препирательства – и опять наша взяла!
А труб все нет.
Узаконив наряды в СМП, Жежель мне:
— Пора сматываться, пока не нагрянули с проверкой.
Едем к смуглянке молдаванке в комитет комсомола. Стучим по столу – мол, мы уже месяц ни хрена не делаем! что нас в СМП за дураков считают? Заручившись высочайшей поддержкой резерва и боевого помощника партии, наезжаем на директора поезда. Впрочем, есть пункт договора – о его прекращении в случае вынужденного простоя. Начальник немедленно соглашается нас отпустить, рассчитав – нам только надо сдать материалы и оборудование, выданные на строительство лагеря.
Директор СМП заявил, что мы его лучшие друзья, и в качестве компенсации за немажорные обстоятельства, предложил нам с Жежелем унты со склада. Вот еще новость! Олег взял, я отказался – взбунтовалась совесть. Потом пожалел – тестю с БАМа отличный был бы сувенир.
Таким образом, страдная пора заканчивается парадоксально – практически ни хрена не сделав, мы увозим домой кроме запахов и впечатлений отличные заработки.
В вагоне, отстукивающим дорогу домой, братва студенческая пьет, режется в карты или дрыхнет, меняясь ролями. Я целыми днями гляжу в потолок.
— О чем думу думаешь? – это Жежель с вопросом.
— Ищу формулу идеального общества, в котором всем хорошо.
— Наше не нравится?
— Слишком порочно.
После бегства Васильева мы с ним сдружились. Когда состав где-то под Челябинском ставят в отстой, Олег хватает рюкзак:
— А ну их на хер, пойдем на трассу!
Ловим «Жигуль» и летим домой. «Домой» — недостаточно сильно сказано для описания ощущения. Мы летим к своим семьям – женам, детям (один из которых, наверное, в ясельках, другой-то уж точно в утробе матери).
Жежель выскакивает из машины у своего подъезда, кричит жене, которую видит в окне первого этажа:
— Ната! Ната!
Меня охватывает возбуждение – не представляю, что буду кричать я.
В общежитии Оли нет. Хватаю такси, мчусь в Розу.
Теща открывает дверь, улыбается, кивает, приветствуя, и прикладывает палец к губам:
— Тс-с-с! Лялька в гостиной прилегла на диване — кажется, уснула.
Скидываю обувь и рюкзак, на цыпочках в гостиную. Жена спит, по-детски надув фантастически красивые губки. Опускаюсь на колени перед диваном и осторожно укладываю голову на ее живот.
Оля запускает пальцы в мою шевелюру:
— А вот сейчас я чувствую, как ты меня любишь!
Ирина Ивановна, застыв в дверях, смахивает слезы.
4
Успех в жизни определяют три фактора – талант, труд и удача. В любви тоже. И рудименты сознания у них одинаковые: в жизни – зависть, в любви – ревность. Предрассудки подобны вечной мерзлоте – бьешься, бьешься с ними…. Однако за все надо платить.
Когда-то на службе неплохо стрелял из автомата Калашникова и даже был участником соревнований в пограничном отряде, защищая честь группы прикомандированных моряков. Мишени сбивать – плевое дело. Я всегда думал: как это в человека шмальнуть – пусть даже китайского диверсанта прикокнуть. Теперь каждый раз, когда Оля улыбается какому-нибудь кавалеру, мне хочется нажать на курок.
После возвращения с БАМа, думал устроить застолье с друзьями — почему-то не собрались. Только Андрей Зязев приехал с подругой, и мы в ресторан не пошли – посидели, выпили в нашей коморке, потом двинули на площадь перед главным корпусом, где коромыслом веселье по случаю посвящения абитуриентов в студенты.
Оля стремительно нашла земляков и стала им что-то объяснять, а молокососы в ответ – ржать. Мне это не нравится, но стоически ожидаю неперерастания инцидента в конфликт.
Пьяненький Зязев ехидненько ухмыляется:
— Как наша Оля-то популярна!
Мне хочется набить ему морду. И молокососам, конечно, тоже. Ну, этим-то обязательно и в первую очередь. Хотя понимаю — нужно сохранять самообладание. Я не собираюсь из-за нервной вспышки терять уважение жены. Себя уговариваю: не раздражаться, главное не раздражаться.
А она щебечет, а они-то все ржут.
Руки начинают дрожать. Мысленно представляю, как мои кулаки крушит эти голомордые лица. Даже чувствую силу ударов, которые мог бы нанести. Но я зрелый человек и партийный. Я всегда говорил общежитским «окошникам»: «Не будьте быками, которые бросаются на красную тряпку. Не позволяйте эмоциям преобладать над вами. Пусть противник ударит первым, а вы покажите, чего стоите».
— Любимая, плюнь ты на эту сопливую салажню, — прошу через силу.
Любимая не плюет, а салажня закатывается гомерическим хохотом.
Дышать. Дышать ровно. Ну, еще одна фраза:
— Что ржете, козлы – зубы жмут?
— Ага! – радостно ржут «козлы».
— Что будем делать? – напрягся Зязев в предвкушении потасовки.
— Домой пойдем.
И ухожу: больше нет сил себя сдерживать – я не владею ситуацией.
Устраиваюсь на подоконнике в темном аппендиксе коридора и страдаю, потому что не знаю, оправдываться перед женой или обвинять ее – жизнь стала в тягость.
Где достать револьвер, чтобы пустить себе пулю в голову? Не прыгать же ею вниз с пятого этажа – как-то не по-мужски это, не по-моремански. Однако открыл окно и прикидываю, с какой скоростью тело мое долетит до тротуара и покончит со всеми дилеммами своего хозяина.
Может, повеситься? Привязать петлю за перила и в пролет лестницы…. Узел сжимается. Я задыхаюсь. Черт, забыл сказать последнее «прости» — «пОспешил» называется. Да и подумать стоит – куда торопиться?
Кто-то умудренный сказал: «Семейная жизнь – это три месяца любви, три года брани, и тридцать три года терпения». Сегодня истекает третий месяц нашей супружеской жизни – завтрашний день начинаем с ругани. И повод есть.
Почему же так получилось?
Любовь и женщина – синонимы, как мужчина и сила. На самом деле, в каждом человеке присутствуют оба начала. Чтобы создать идеальную пару, надо мужчине полюбить в себе женскую половину, а жене свою мужскую. Вот и не будет никаких сомнений по поводу поисков идеала – он в тебе. И вы – партнеры по воспроизводству человеческого поголовья. Нормально.
А еще говорят, что в любом человеке уживаются ребенок и взрослый. Когда образуется пара, каждый выбирает свою роль по отношению к другому. Как правило, один становится родителем, а другой играет роль ребенка. Без всяких сомнений в нашем дуэте это Лялька. Так что терпи, отец. Однако родитель такая профессия, в которой, как ни старайся, не преуспеешь.
Стоило бы подумать о брачном контракте, в котором отразить все неудобоваримые моменты жизни. Например, сегодняшний. Так было бы правильнее и честней. Придумать какие-нибудь баллы-бонусы для поощрения. И наказания должны быть — вне очереди уборку сделать? посуду помыть? рубон приготовить?
Однако женщины и мужчины не одинаково смотрят на жизнь. Для большинства мужчин события развиваются прямолинейно. Женщины, напротив, могут воспринимать их как синусоиду в зависимости от настроения – одно и то же действо получает разную оценку в течение совсем небольшого отрезка времени. И это не есть результат размышлений. Например, для Оли эти первокурсники — новобранцы, которым она, умудренная годом учебы в институте, пыталась дать пару-тройку добрых советов с чего начинается Родина. Хотя для балбесов – напрасный труд. Для меня эти козлы – козлы, которым стоило бы порвать хавальники. За хамское отношение к женщине, например….
Новая мысль — а вдруг моя любимая, покорив «Эверест», опять занялась поисками идеала? Сейчас вернется домой и скажет: «Прости, я полюбила другого». Или нет, еще круче: «Надо было дома сидеть, а не шляться по своим БАМам. Где ты был, когда я страдала? Где ты был, когда я звала тебя? На далеком таежном полустанке? Довыпендривался! Я на тебя зла — ты не представляешь, как я тебя ненавижу!».
Оля поведала — пока меня не было:
— Вечером сижу во дворе с друзьями, папа идет: «Оля, домой!». Я ему: «Я не маленькая, и у меня муж есть». Папа: «И я о том же — из чисто мужской солидарности».
Ждала улыбки моей, а мне душу скрючило: ничто так не потрясает ее, как правда.
Отличная мысль! Достоевскому не сказать лучше.
Или такая (где-то слышал) — свободный выбор мужчины состоит лишь в том, чтобы выбрать женщину, которая будет управлять им всю оставшуюся жизнь. Может быть, в этом есть смысл. Взять ответственность за двоих, когда я с собой-то едва управляюсь, и часто бывает неуспешно – весьма рискованно….
Не успеваю углубиться в самоуничижение – появляется Лялька. Лицом не кающаяся Магдалина, а каким-то довольным и плутоватым — но, Господи, до чего же красивым!
— О, муж мой! Смени выражение озабоченности лика мудрого своего на гримасу ужаса – кто к нам идет? Это не первокурсники, жаждущие познания, а черт знает что! Даже страшно становится за наш всеми любимый имени Ленинского комсомола ордена Сутулого краснознаменный ЧПИ.
— Протестировала?
— Ага! – рассмеялась Оля.
— Тебе что за корысть? – укорил.
— А то ты забыл! – фыркнула жена и снова радостно засмеялась.
Разве можно забыть то, что не знаешь?
Впрочем, наверное, она имела в виду свою должность комсорга в группе.
Кажется, Оля и не заметила, что я сержусь. Почему сержусь? За что сержусь? Имею ли на это право? Да, я люблю ее, ну и что? Что я хочу от нее за свою любовь? По большому счету («признайся хоть сам себе» – ворчит подсознание) – чтобы удобно было с ней жить. Каждый человек жаждет удобств. Но это не означает, что другие люди обязаны с этим считаться. Так что, не стоят выеденного яйца все мои претензии к жене. Надо просто любить, радоваться счастью и не требовать ничего взамен.
Оля набросила на веселье лассо и укротила его.
— Ты чего здесь расселся, пошли домой.
Лялька, наверное, не заметила моего напряга, злости (теперь на себя), стыда за свое поведение. Как же мы будем дальше жить, если в безобиднейшей ситуации пошел на поводу у своих эмоций, если позволил себе думать о поведении любимой, как не совсем достойном? Есть ли гарантия, что такое не повторится? Сегодня она не заметила (или сделала вид?), а потом что? Как все сложится при следующей моей ошибке? Как я смогу дальше жить с грузом унижающих жену подозрений? Приревновать, закатить концерт, а потом упасть на колени да просить прощения? Нет. Нет! Нет!!! Это не для меня. Я не умею так быстро менять настроения. Надо что-то делать с собой. В самом деле, ну чего взъелся? Разве жена в чем-то виновата? Психанул, убежал…. А вдруг ей в этот момент потребовалась моя помощь?
И подсознание стыдит: «От кого убежал? От безмозглых сопляков, которые только ржать умеют. А ведь мнишь себя мастером общения и контактов. Надо было найти слова и слить весь этот дубинноголовый квартет в ватерклюз. Тупеешь, брат….».
Так о чем, бишь, я? Ах, да, о ревности. Пойдем дальше.
Не сказать, что в Розе бывать мне в напряг. Теща – та прямо целует при встрече. Тесть, может и хмурится, но руки не прячет. А вот тестева сестра, Олина тетка, как-то поправила меня:
— Да нет, уважаемый – это не Оля рядом с тобой сидела, а ты рядом с ней.
Ясно, что в семействе Крюковых слово этой женщины весьма весомо, только не ясно — к чему она? А впрочем, был повод.
Оля выцепила меня тогда прямо с товарно-оптовой базы, где мы с Кмитецем разгружали «алки» — большегрузные длинномеры. Ну, а что, дело нехитрое и расчет сразу – для студентов весьма удобно. Только я переодеться не успел – как был в бушлате, так и поехал в Розу к этой самой тетке на юбилей. Спрятал клеши под стол, сижу и наяриваю – в смысле, рубаю. Жену мою какой-то врачишка молоденький с танцевального круга не отпускает. Я за ним наблюдаю, ненавижу уже, но молчу, этикет соблюдая. А он взял, и знакомиться подрулил, эскулап хренов.
— Меня зовут Геннадий Борцов, — и руку сует.
— А я тут причем? — стискиваю ему пятерню до хруста.
Приведенный в замешательство он рядом сел.
— Вы прям с корабля на бал? – отдышавшись, кивает на тельник у меня под галанкой, стараясь вложить в свои слова как можно больше сарказма.
Отпираться не было смысла, вот я и не стал:
— Угадали, и больше скажу – во флоте в парашу макают тех, кто любит раскачивать семейные лодки. Get the idea?
Наверное, что-то зловещее услышал он в моем английском. Всего-то хотел спросить «Врубаешься, друг?», а он юбилярше чего-то накапал.
Та:
— Оля, уведи своего домой.
— Да он же не пьяный!
Муж самой тети лык не вязал. Или вязал? Но уж очень усердно.
— Уведи, он Геночку оскорбил. Мне еще драк здесь не хватало.
Почапали с супругой домой, не дождавшись финала юбилея.
— Ты сильно расстроилась? Из-за этого аппендикса Гиппократа?
Лицо любимой заставило меня пожалеть, что я не откусил себе язык, прежде чем задал этот вопрос. Впрочем, сдав меня с рук на руки телевизору, Лялька вернулась на юбилей.
— Ты ведь не против? Тетечка Лидочка — моя самая любимая! Ты не заметил – мы с ней похожи.
Сходство действительно имело место.
Нет, я не против – идти тут два шага, а в робе плясать действительно нонсенс. Пусть айболит отдувается – он при галстуке и в блестящих корочках.
«Теперь уяснил, что есть твоя жизнь? – мудрствует подсознание. – Либо ты пляшешь под дудку жены, либо сидишь вечерами один».
«А не пошло бы ты….».
Душу ужалила душевная боль, и я пригорюнился.
В этот визит я ехал голодный, но мажорный – сейчас-сейчас теща любящая накормит. Но облом! Нет, у нее все было готово и даже то, что подается холодным, украшало стол, но…. Но по дороге от остановки встретилась Олина подруга, что-то сказала, и…
— Мама, не суетись – мы уходим на свадьбу!
Ну, свадьба так свадьба – там тоже ведь кормят. Но и тут не свезло. Ожидал чего угодно, только не этого – что было не съедено, сильно загажено: очень уж мы припозднились сюда. Я-то дурак на что-то надеялся, но по столу будто парнокопытная банда Потехина (который Утесов) погуляла.
Подсунули мне пирожок надкушенный с дегтярным запахом крема для обуви, плеснули водки в стаканчик, вытряхнув из него окурки – пей, мол, ешь и не стесняйся. Ничего не оставалось, как сигарету в зубы и топ-топ на улицу. Никотин против голода – чья возьмет?
День уходящий был тяжелым физически и эмоционально. Чуточку еще потерпеть – Оля наговориться с друзьями – и к теще пойдем: рубанем нормально, хлопнемся спать-отдыхать, надо только чуточку подождать. А пока покурить, на небушко посмотреть, где полнеет луна, и перемигиваются шустрые звездочки.
Казалось, больше уже ничего неприятного случиться не может, но ведь свадьба….
Какому-то козлу захотелось узнать, уважаю ли я его. Вот черт! Собрался было ответить в духе вопроса, имея в голове весь подготовленный словарный запас для объяснения оппоненту, что он «не совсем прав», но сдержался. А тип довольно крепко хлопнул меня по плечу, выражая лицом величайшую приветливость:
— Здорово, брат!
У него такой вид, словно ему выпали четыре туза, а вот изо рта разило компостом.
Господи, дай сил! Молчал, курил и пускал дым незнакомцу в лицо — отбить тошнотворный запашок. Что за прок привязываться ко мне? Пьяных базаров не люблю (да к тому же на трезвую голову!) и участвовать в них не хочу. Шахтерскими навыками не владею и не любопытствую – о чем говорить?
А подсознание ехидненько: «Ну-ка, хук слева, чтобы он грохнулся на гузно. Дрейфишь, старик? Тогда вежливо объясни человеку, что не пьешь вообще и не желаешь с ним в частности».
«Хоть слева, хоть справа – ты насоветуешь; пойдет потом слава, что у Крюковых зять хулиган. Кому это надо? И потом – приступы гнева пользы никому никогда не приносят. Так что, отвянь….».
— Слышь, чувак, ты чего выпендриваешься? В натуре не пьешь, иль со мной не желаешь? — Лицо надоеды было скорее плутоватое, чем нагловатое. С небольшим натягом его можно было даже назвать славным парнем. – Ну, ты, в натуре, че молчишь? Язык проглотил? Рот открой – сейчас выплюнешь.
Опять сильно хлопнул меня по спине.
«Да двинь ему в пах ногой, — подстрекало подсознание, — не будь ты толстовцем».
— Какого хрена ты выеживаешься? Пришел на свадьбу – пляши, а то…, — и выбил у меня окурок из пальцев.
Теперь он уже не казался славным парнем.
— Слышь, ты глухонемой что ли? Ну, тогда кивни дяде, — потянулся к затылку моему шахтерской дланью с явным намерением склонить непокорное чело пред собой.
Ярость выковывает стальную волю. Я сделал шаг назад. Мне стало весело – уверенно держал себя в руках, как ни надрывалось в подстрекательстве подсознание. Единственно, что тревожило – где же Лялька? Тревога — это симптом отсутствия информации, непонимания, ощущения того, что ты не управляешь ситуацией, не контролируешь ее. А с этим…. Этот не в счет.
Мое лицо выразило то, для чего у меня не находилось слов.
Заметив мою гримасу презрения, тип выступастый:
— Не надо так — проще будь, и люди к тебе потянутся.
А ты вообще кто? Местный авторитет? Шекспира читал, мастер отбойного молотка? Так вот тот сказал: «Если я потеряю честь, я потеряю себя». Сдается — ты еще не нашелся даже.
— Ты хоть представляешь, на что нарываешься? – он дышал с присвистом, словно ему пропилили ребра.
Ну, объясни, силикозова жертва, простым шахтерским языком, который бы не мешало с мылом пошаркать – я в смысле не пыли, а матерных слов.
И он объяснил:
— Пусть легкие мои опрели, зато посмотри, какой кулак – в морду двину, уши отскочат. А ты тут строишь из себя фраерка – будто в кармане весь ссученный мир. Откуда ты такой выкобенистый взялся?
Но слова его как веревка из дыма – не вязали в душе узлов.
Не дождавшись ответа, подумал еще, разглядывая меня в упор, наконец, решил:
— Ладно, живи. Бить идиота – что за радость?
Заколбасил туда, где свет и музыка. Навстречу Лялька — вернее ко мне…
— Ты не скучаешь? Потерпи чуть-чуть – я наболтаюсь, и мы пойдем. Или иди, а я попозже, — сказала и тут же рассмеялась.
— Как ты себе это представляешь?
— Ну, хорошо, я быстро, жди.
«Скажи, что так себя не ведут, иначе потом пожалеешь», — требовало подсознание.
«Скажи и пожалеешь прямо сейчас», — подсказывал разум.
Дух был настойчив, но ум пересилил.
Оля вернулась к своим друзьям, а ко мне приставучий – теперь изумленный. Его глазные яблоки так и выкатились из орбит — вполне серьезно.
— Так ты Крюковский зять? Что ж ты сразу-то не сказал? Прости, брат, засранца. Может, по стакашку за знакомство?
Тут уж я не смог удержаться – расхохотался от души: ничего не изменилось в этом мире, за исключением всего….
Для чего тестю зять? Правильно – чтоб погреб в гараже копать. Вот этим и занялись на следующий день – самый подходящий для такого дела: ибо воскресенье.
Чтоб я не помер от тоски, тесть рассказывал потешные истории своей жизни.
— Дело было в Трускавце. Пошел я в баньку санатория. Толпятся у парилки мужики. В чем дело? А попробуй, сунься – жуть клубится обжигающим паром и гудит не закрытым краном в сокровенных глубинах. Разумнее плюнуть, но хотелось попариться. Наконец, нашелся смельчак – муравей конопляный – облился холодной водой и в пекло парилки с головой. Только накинул мочалку на кран, из парного тумана: «Слышь, мужик, кончай своевольничать: горячо – не суйся, дай попариться человеку»…..
Внимательный собеседник и лопата – тестю не много сегодня надо. А у меня настроение препоганое – не от того, что работа в тягость, а вот было и все. Оставалось считать часы до обеда – менее тягостного и более приятного занятия выходного дня: что-нибудь вкусненькое приготовит теща. Да поглядывать на облака, что скакали кроликами по голубой лужайке неба.
Откуда-то мужик прибежал:
— Виктор Киприяныч, ты тут в землю по уши закопался, а шахта горит!
Шок проявляется у людей по-разному — одни уходят в молчание и ступор, другие спокойно занимаются неотложными делами, третьи впадают в истерику. Тесть, судя по всему, принадлежал ко второй категории. Гараж закрыл, мне кивнул: «Сам доберешься?». Сел в «москвич» и уехал на шахту, где над терриконом поднимался черный столб дыма.
— А Лялька пошла в магазин, — с какой-то растерянностью встретила теща.
