Любовь и смерть, добро и зло
Что свято, что грешно, познать нам суждено
А выбрать лишь одно дано
В. Цыганова
1
Всяк по-своему выживает – кто торгует, кто ворует…. Кому-то не повезло.
У меня работы нет, машина есть, вот и подался в бомбилы — по остановкам собираю пассажиров от Южноуральска до самой Увелки и обратно. Из конца в конец одиннадцать километров – доплюнуть можно, а двадцатку отдай (с четверых восемьдесят). Такси по вызову стольник берёт, но там звонка ждать приходится, да ещё очередь…. А тут всегда работа есть – туда-сюда проедешь, пассажиров на остановках поменяешь, глядишь, полтораста привезешь. За день в десять раз больше, а то и в двадцать – это как работать. Короче, жить можно.
Но есть и минусы.
Во-первых, это козлы-гаишники. Я себя с ними не больно-то авантажно веду – ибо торчащий гвоздь бьют по шляпке. Ну, остановили, ну, киваю: мол, виноват, начальник, не суди строго. А спорить начнёшь, он сразу прицепится:
— Лицензия есть? Нет? Смотри у меня – на крупный штраф нарываешься.
Вот он, добрый какой! Закон вышел, а не штрафует – жалеет наше мартышкино племя. А будет команда, сразу обует – такой он блюститель непонятно чего.
А что лицензия? Она копеечная да за собой тянет штук тридцать ежеквартальных налогов – попробуй-ка заработать. Только давно известно: там, где закон несправедлив или неразумен, люди находят способы его обойти.
— Да я понимаю, господин офицер, — кривишься жалобно, а надо бы по имени-отчеству: полицаев-то много, а Иван, скажем, Фёдорыч один. Ему приятно, что его знают и уважают.
И вообще, козлы-гаишники – компанейские ребята: дали приказ – пошла компания. Чтобы штрафы не собирать, надо знать, какая она у них сейчас – когда за детей в салоне дрючат, когда за ремень…, ну и не нарываться, не борзеть. А нет приказа, нет компании, они на нашего брата поглядывают, но не трогают – будто волки овец пасут.
Или вот ещё знак обормоты повесили на самую многолюдную остановку — «Остановка запрещена». Выглядит так – знак автобусной остановки, а над ним круг с крестом – мол, не хер тут делать всяким разным. Сей казус никому не понятен, кроме самих придурков с полосатыми палками. Стоишь – мимо едут, сигналят, отваливай, мол; другой раз подскочат и на пятихатку обуют. Ну, не козлы ли?
Во-вторых, это пассажиры – автобус видят, не садятся, хотя цена-то одинаковая. Не все, конечно, но большинство. Бывает – подходят, дверь откроют, а тут «ПАЗик» из-за угла. Сразу рыла у них меняются, небрежно машут – отвали, мол, редиска спелая. А не отвалишь, автобус замнёт – они с нашим братом не церемонятся. Так что и к пассажирам у нас свой счёт.
Нет, конечно, когда садятся, тут уж вежливей нас не бывает — и про погоду посудачим, и про рождаемость, и про виды на урожай. И не сказать, что на чаевые набиваемся – просто профессия обязывает.
В-третьих, это напряги между бомбилами. Хоть у нас и бригада считается, а по сути, мы все меж собою конкуренты. Причём, бригад две – в одной, как в армии, «старики», в другой всякая шалупень – гастарбайтеры из Чебуречии да местные аборигены вроде меня. За нас, если что, братва впрягается, за них – боксёры из Челябинска. Их меньше, но они борзее – гоняют нас с остановок людных. За это мы их гоблинами зовём, они нас шакалами — так и воюем. А вместе гоняем неорганизованных таксёров – тех, что никому не платят, а по остановкам шныряют.
Когда накопится взаимных претензий по самое, что говорят, «немогу», братва нас на «стрелку» собирает — гоблинов и шакалов. Летом всегда гуртовались в лесочке, у заброшенного пансионата «Сосна». Зимой – у дворца культуры «Энергетик». Вот как сегодня….
Спешились на площади у ДК, ручкаться не стали — покуриваем, поплёвываем, друг на дружку поглядывая. Смотрели не сказать чтоб приветливо, но во всяком случае без вызова. Оно понятно – мы собрались сюда не учтивостями обмениваться, а утрясти кой-какие вопросы, но начинать разговор не спешили. Только когда братва подъехала, завязалось некое подобие общей беседы, хотя у гоблинов на лицах появилось одинаковое выражение – смесь насторожённости и брезгливости.
Слово за слово, разгорячились, заспорили – всяк свою правоту доказывает.
Гоблины:
— Откуда вы появились-то на нашу голову?
«Чебуреки» радостно заржали, а Петя Свешников за всех ответил:
— А вот оттуда – родила одна паскуда и велела сказать, что ей на вас наплевать.
Гоблины старались держаться официальнее — не по нраву пришлось им это безудержное веселье
— Мы в очереди на стоянке стоим, а вы подскакиваете на остановку и пассажиров выхватываете, как шакалы. Совести у вас нет, — Полковник, бригадир гоблинов, выжидательно замолчал, чтобы посмотреть, какой будет реакция на эти слова.
Реакция была всё та же: чебуреки просто закисли от смеха, а Джафара, посланца солнечного Азербайджана, эта реплика рассмешила так, что он прямо пополам согнулся.
— А у нас её отродясь не бывало.
Рая с красной «пятёрки» фыркнула и ринулась в наступление:
— Э-э-э, мужики! Одна среди вас женщина, и вы на ту готовы с кулаками!
Про неё в газете недавно писали – мол, за рулём своё призвание нашла.
Красномордый гоблин:
— Да какая ты женщина? Конь в юбке. Такой подвернёшься под копыто….
Мы заулыбались — ждали, что ему Раиля ответит.
Ромка, от братвы над нами поставленный, откусил заусенец с пальца и выплюнул – скучно ему.
— Вы хоть заоритесь тут – будет так, как скажем мы.
Гоблины насупились – лай прекратился: братву-то не стоит задирать.
Много ли проку от таких стрелок – сколько ни собирались, а воз и ныне там: они нас гоняют с остановок, а мы у них пассажиров тырим. Взрослые люди, а как пацаны.
— Может, помашемся, а, мужики? – здоровяк Юра Центеров был непротив.
От этого предложения зубы заныли – ой как не хочется в мои-то годы. А что же братва? За какие доблести мы им деньги платим – между прочим, немалые — пятихатку в неделю?
Полковник:
— Ну, это уже ни в какие ворота….
И повернулся к своей машине, а Юрдос ему баритоном в спину:
— Не уходи, побудь со мною – я так давно люблю тебя….
И даже травоядный Саня из Нагорного при братве раздухарился:
— Не хошь по рылу, гони отсель кобылу!
Вобщем, на «толковище» словами мы их забивали, а на остановках они нас – так материли, что…. но трогать боялись: братве только повод дай. Они по понятиям умоют любого и не посмотрят Полковник ты или рядовой.
Словом всякой херни хватает в нашей работе, но и романтика есть. Катишь, бывает, по асфальту рассветным часом, а на душе так задорно и весело, словно как в детстве, когда ещё маленьким брал меня с собой отец на охоту или рыбалку в такую вот раннюю пору. Пустые ещё улицы окутаны прозрачным, нежным туманом, но мой взгляд ни на нарядные фасады, ни на влажно посверкивающую мостовую – любуюсь нерукотворным чудом природы, именуемым «восход солнца». Еду и думаю, вот если бы каждый человек начинал свой день, наблюдая, как Божий мир наполняется жизнью, светом и красотой, то исчезли разом все гадости на планете – в омытой восходом душе просто не останется для них места.
Однако страшно представить, во что тогда превратятся пасмурные дни – все будут злые и недовольные, до денег жадные. Вот как вчера…. Еду, смотрю – Коля Яковлев (бомбила из наших) на остановке стоит. Ну, стоишь, стой – дальше погнал. А он по газам и за мной – норовит обогнать, и обогнал на повороте главной дороги с выездом на встречную полосу. А если бы кто навстречу попался — никак не разъехаться: слева забор, справа я, впереди смерть под колёсами. И тогда – прощай, любезная калмычка, твои глаза, конечно, узки, и плосок нос, и лоб широк, ты не лопочешь по-французски….. Меж собой мы его Башкирцем звали.
И таких гонок с предаварийными ситуациями на дню по нескольку бывает. Раз сошло, второй проскочило…. Ну, думаешь про себя, фартовый – а как не разъедешься, Бога клянёшь: куда ты, старый хер, смотришь! Короче, ремесло наше требует хладнокровия и готовности к риску.
Да ладно, что я всё о работе – есть ведь и личная жизнь у бомбил. К примеру, у меня это Светка. Нас сестра познакомила с этой конфеткой, когда работали вместе операторами в газовой котельной. Взгляда хватило, пару слов, и всё – запала в сердце, как десятка в колоду. Звоню однажды вечерком: мол, приду — она адрес сказала. Дверь открывает в рубашонке ночной, шаль на плечах. Ноги голые, как попали в поле зрения, так я уже от них оторваться не мог – прильнуть хочется руками, губами….
Чаю плеснула.
— Соблазнять пришёл? Так не молчи — соблазняй.
Ладно, буду. Ведь поняла, умничка, что я не насильник, рукам волю не дам – коль не уговорю, так и уйду восвояси.
— А знаешь, Свет, я на досуге книжки пишу – о себе, о жизни. Хочешь, когда после моей смерти к тебе за интервью придут попораци, сказать им: да спала я с ним – так, ничего особенного в постели….
Она до слёз хохотала, потом вытерла их кончиком шали, рукой махнула:
— Уговорил.
Ночевать я у неё не остался и тем понравился ещё больше.
Стали встречаться. Сначала в шашлычку, а потом ко мне. У Светки особый дар обольстительницы – она разденется догола, напялит мою футболку, прикрыть ягодицы, и ходит туда-сюда, хлопочет в холостяцком хозяйстве. А что хлопотать-то – у бывшего старшины всегда в кубрике флотский порядок. Гостья же в неглиже то изогнётся, то наклонится….. Я на диване изнемогаю:
— Свет, ну иди сюда – хватит тебе.
— Что, уж дымится? А ну, покажи.
Я предъявляю свидетельство своей страсти, и начинаются священодейства…. Не женщина, а мечта поэта, только прозаику досталась.
— Тебе хорошо со мной? – утомлённому шепчет. – Моим будешь навсегда.
Её лицо было близко-близко и пахло особенно – духами и сигаретным дымом.
— Я не против. Курить бросишь – поженимся.
Когда мы занимались любовью – то жадно и просто, то неспешно и изощренно, – всем существом моим овладевало пронзительное, непередаваемое словами ощущение, что счастье имеет плоть. Я всегда, с раннего детства твердо знал, что счастье – это мечты, это что-то желанное, но недосягаемое, к чему стоит стремиться, пока в теле пульсируют жизни силы. Но теперь, после пятидесяти вдруг почувствовал его в своих объятиях. Но при этом не терял головы – знал, что его надо отпустить, от него надо отдалиться ненадолго, чтобы оно не превратилось вдруг в просто голую бабу. От него надо отдышаться, о нём следует помечтать, потосковать, а потом вновь устремиться за ним в погоню. И тогда мечта обретёт плоть, и плоть эта снова подарит счастье. Вот так я любил, и прибавить к этому нечего.
Кто-то может, считает, что на шестом десятке от рождества своего пора успокоиться на счет прекрасного пола. А я так думаю, что женщины – это чудо Господне, и отвращаться от них грех в любом возрасте. Как меняется жизнь мужчины, когда рядом окажется такая вот пра-пра….-правнучка Евы, без которой жизнь – сумерки.
Коротко говоря, встречались мы со Светиком душа в душу целых полгода, потом заявляет, что замуж выходит. Сама говорила, что натерпелась от благоверного — до конца жизни, мол, ей мужика в дом не надо. Со мной отдышалась – душа засвербела. Что делать? Ну, выходи, говорю, меня не бросай – будем любовниками. Нет, так, видите ли, она не может – верная в доску данному слову. Ну, дура баба, ясное дело.
— Иди, — говорю. – Хорошо живите. Меня лихом не поминай.
А на душе похоронный марш – любовь уходит с пожелтевшею листвой, и расстаёмся мы с тобой. Конечно, не в себе был после такого-то. Горевать по любимой в разлуке – это допустимо и даже достойно, но доставала обида, а то вдруг мыслью соскакивал с жалости к себе и начинал воображать, как, хапнув денег неимоверную кучу (например, рукопись в Голливуде продам), умыкну Светку от супротивника, увезу на Кубу в Дом Дюпона и буду там жить с ней в любви и согласии.
В подробностях – приеду за ней на новеньком белом «мерседесе», а не на своей «пятёрке» вишнёвого цвета 2008 года выпуска, за которую ещё кредит не выплачен. Неужто откажет? Да что её слушать — забрать у злодея-разлучника, и дело с концом. Схватить в охапку, не дать опомниться, посадить в машину и увезти. Это будет честно и мужественно, по-русски. Наверное, и Светка ждала от меня именно такого поступка, а я раскис, утратил волю, погряз в унынии и жалости к себе, и всё не ехал, не ехал….
Однажды даже трагедию выдумал: приезжаю, а разлучник навстречу — «Ты невестой своей полюбуйся, пойди – она в сакле моей спит с кинжалом в груди». Черте что….
Как я её после этой измены обратно принял? Тут либо одно, либо другое – либо любовь не перебродила, либо жалость (опять же к любимому человеку). Уж такой она была разнесчастной после полугодовой разлуки – второй раз, говорит, в человеке ошиблась. Тогда, при встрече, возникло у меня на лице глуповато-ошеломленное выражение, совсем несвойственное в обычной жизни.
– Где ты была? – спросил, лишь поверив, что она не привиделась. – Я так ждал!
Снова счастье в моей полуторке – в одной футболке порхает в ней фея. А обида – куда её денешь? – свербит.
— Ну, — спрашиваю, — чему тебя научил в постели твой последний муж?
— О чём ты? Ах, об этом…. Да нет, я женщина чистоплотная и гадостей над собой творить не позволю.
И подбоченилась:
— А что, гребуешь? Ну и вали тогда отсюда!
Валить-то куда мне из своей квартиры? А Светка могла, она такая – выпорхнуть полуголая на мороз. Нет, спохватилась – футболку скинула, одеваться стала. Я обеспокоился, и даже голос, иуда, дрогнул не вовремя:
— Слушай, это ведь ты меня бросила. И теперь издеваешься. Есть в тебе совесть?
Мой вид несчастный скорость её поубавил немножко — недоодевшись, она присела.
— Упрекать будешь, ноги здесь моей больше не будет.
— Ну, хоть попку оставь.
— Извращенец!
Заходила, обрадовалась – как я соскучилась по твоей берлоге! – даже по комнате закружилась. Теперь сидит бяка-букой — как та баба ноги сжала, которая ежа рожала. Впрочем, красивые они у неё – не отнимешь.
Эти мысли у меня от обиды. А вдуматься – и сам хорош: полгода встречались, ни одного подарка ей не сделал. И цепочка на ней не моя, и серёжки. Пользовался, как шлюхой: шашлычка – постель, шашлычка – постель…. Вот и ушла она к другому. А ведь любил её, любил….
Светка в кресле сидит, молчит и хмурится. Я, в чём мать родила, лежу на диване и думу думаю, как дальше на свете (на Свете?) проживать. Известно: всяк человек чужой доле завидует, а от своей нос воротит. Светка ушла, я так страдал, а вернулась – ещё пуще прежнего душа томится. За измену злился, а теперь, с её слов, действительно, какая-то брезгливость насунулась. Представить больно, как тот мужик её тискал-ласкал, мял восхитительное тело и впрыскивал в него своё семя. Господи, как ты допустил такое? Впрочем, на то была Светкина воля.
Что-то со Всевышним у нас непонятки. Уж как я его просил, просил – Боже Всемилостивый, верни мне Светку. Ну, вернул – теперь-то что? Без неё жить тухло, спору нет, но и с ней тоже не чистый мёд. Буду теперь вынюхивать на её теле незнакомые запахи и содрогаться от отвращения. Что за жизнь? Наверное, правду говорят, что дважды в одну воду нельзя войти. Зря я Светку сюда привёз, не разобравшись в своих чувствах. Может, Природа разрулит те вопросы, в которых запутался интеллект?
В философской печали овладел своей гостьей — она женщина слова, не могла уйти, не отработав шашлык. Так и любились, угнетённые – я природой, она обязательством. Расстались, не договорившись о новой встрече. Погоди, погоди сам себя уговаривал и её удаляющуюся спину – вот наведу в бестолковке порядок, и, может быть, всё у нас наладится.
Женщина, говорят мудрецы, как монета – от частого пользования только сияет. А из меня какой мудрец – меня терзали другие мысли: «Что я ей, мальчик? Захотела – ушла, захотела – свистнула, и я тут как тут?» Несмотря на свою расплывчатость, резон был наиважнейший. В схватке двух миров, именуемой «любовью», всегда есть монарх и подданный, победитель и побежденный. Именно этот ключевой вопрос в данную минуту и решался. Быть подданным и побежденным я не желал и не умел. Но как ни ломал голову, ничего путного на ум не приходило, и решил сдаться на милость чувств, только по-новому надо строить с дамой сердца свои отношения – к чёрту шашлычки, в театры будем гонять, на концерты.
Но, увы — ум предполагает, а располагает Бог. Светка оказалась алчной на время — целый день, видите ли, ей жалко тратить на культурную программу (меня нелюбимого?). Опять шашлычка, опять постель…. Секос сделали и по своим делам – она домой заниматься ремонтом, я к компьютеру.
Чтобы хоть как-то совесть очистить, стал ей деньги предлагать. Светка гордая и упрямая: деньги от мужчин, говорит, берут жены и проститутки. Дак как же тебя, привязать, голубка, а то опять убежишь ненароком и не найдёшь дороги назад?
Учёные-женоведы говорят, что женщины бывают двух видов – те, которые в мужчине ищут отца, и те, которым нужен сын. С подругой из первой породы надо быть строгим – про жизнь не расспрашивать и вообще поменьше болтать, хмурить брови. А для той, которой нужен сын, следует прикинуться мальчиком скромным и нежным, которого сейчас добрая мама всему научит.
