РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ НА СОЛНЦЕ

НикАндр

 

Г Л А В А   П Е Р В А Я

На дрючкe-облучкe,
Во овечьем тулупчикe
Сидит Тит, дыру вертuт,
Времячко не пришло-о!..
Сбоку солнышко взошло,
По глазынькам изошло.
Точит Тот, да не бредёт,
Бремячко тяжело-о!.

Суд ряди – погоди,
На косынку погляди.
На сынку нaсыпь пятаки, —
Картофку испяки-и!..
Горечa – облучa,
Получa по обручa.
Поставь посты на пустыри, —
Пусты монастыри-и!..

ВАХТЕРНЫЙ:
Скажите, Кучер…

КУЧЕР:
«Кучер».

ВАХТЕРНЫЙ:
Да нет, я не об этом… У вас, ведь, наверняка есть награды?

КУЧЕР:
А то, как же! Нам без награндов никак не возможно.
Мне все мои награнцы шибко тяжело дались.
Взять, к примеру, вот хоть эту – «Бриллиантовая брошь Пурпурного Заката».
На вид медалька так себе, неказиста
для бывшего коммуниста, лингвиста-трансмудалиста,
а досталась она мне с трудом, ах-каким!
Я тогда ещё был никаким: ни Никитка, ни Аким, —
седой юнец в тужурке, хоша и шибко юркий;
а уж вахты совсем нести не умел: то её уроню, то – мел.
Через каждые два-три шaга пробегала по полю ватага,
а через три-четыре шагa – Мавлевич или Шагал.
Поэтому по всему, я и стал себе делать образование уму
через книжку – в умишко, да, видно, перебрал лишку.
В караульном у нас тогда много книжек издавалось по прозвищу «сусамиздат»,
а одна книжонка была, ну, прям, как для лицеиста жжёнка,
или сгущёнка для медвежонка –
шибко любимая; уж и не упомню её называния;
что-то вроде «Солнце на вахте» или «Вахта на Солнце», врать не буду,
но в ней-то я свой первый сейсмический толчок  и нащупал,
а потом откопал.
За то и награда, и для-меня-для-гада, и для всего отряда беспозвоночного града.

ВАХТЕРНЫЙ:
Погодите… так я-то думал, что это вы – Кучер.

КУЧЕР:
Не-е. Кучер – это вы, а я – Вахтерный.

И как мы теперь с вами  обозначимся?
А никак. Мы ж всё одно не значимся.
А по Особому списку? Да ладно, вам-то чего краснеть, у вас там везде прочерк.
Везде не везде, а вот как дадут по балде,  так всё равно не по себе как-то.
Ну, вы же сами имена перевернули
Погорячился, извиняюсь!

ВАХТЕРНЫЙ:
А чин у вас какой-нибудь имеется?

КУЧЕР:
Чин у меня самый, что ни на есть чинный,
последнее время при чине только и могу кое- как с грехом пополам;
меня ж во дворе все так по-разному и кличут: «Чин Кучер» и всё тут,
а когда ввели максимальное сокращение, стал и вовсе — «Ч-К», через дефис, правда.
Но он не произносится, а я и не настаиваю.
Я ж его совсем не отстраиваю:
других-то не устраиваю,
а его и подавно.
А вы сами какого чина, мужеского, аль другого, извиняюсь, какого,
сразу-то не углядишь?

ВАХТЕРНЫЙ:
Я, когда живу в направлении «завтра будет понедельник»,
то, естественно, мужеского, типа, чина,
а когда в направлении «вчера так и не начался понедельник»,
сотверственно, женского.
Сегодня у нас что? Ну, в смысле, есть какой-нибудь день недели?
Нет? Что, совсем нет? Вообще?Это точно? Ни по какому календарю?
А по никандрианскому?..

Ч-К:
По-никандрияньски-то будет
с «поне-сред-ятницы» на «втор-четвер-боту».

ВАХТЕРНЫЙ:
Ух, ты!

Ч-К:
Так получается.

ВАХТЕРНЫЙ:
Ну, тогда у меня с моим чином выходит что-то вроде «пересменки»,
поэтому я нынче от расската «эМ-типа-Жо», выходит,
а до засвета – «Жо-типа-эМ».
Хотя, вообще-то, мне без разницы.

Ч-К:
Да и мне до задницы, что у  кого в переднице.

эМ-типа-Жо:
У вас же наверняка и почётное звание имеется?

Ч-К:
Вот уж чего нет, того нет, не удостоен почётного,
пока только до нечётного дотопал.
А вы законспирацирировали спиртоконспект утренней клекции по мать-и-матике?

эМ-типа-Жо:
Это которой, на второй паре, по шизике, у Никандера, что ли?
Законспирачено, само собой. И наоборотную клекцию по мяч и мачехе – тоже.
А чего?

ЧК:
А не можно бы мне вами вковырять их себе в голову?
А я вам отслужу как-нибудь!
Не всё же мне только, «а ля» Толька, как заряженная пистолька, вами пользоваться, —
будет и на вашей сутулице полазник!

эМ-типа-Жо:
Да мне  трудно, что ли? Раз – и воспроизвелась конспекта:
«Вчера, на уроке политической Мать-ематики
мы заучили с вами поэтику литики этической Мать-форы-мулы,
и с её помощью решали вопросы пола и лита в эпических Мать-урва-нениях.
Что в некоторой степени есть обман самих себя в семих сабе.
Нынче у нас на очереди – пиитика лоэтики Матики фуры и мулы,
а в ней уж не всё так просто, как в Мать-ишакe,
здесь уже просто необходимо каждый раз
простынорaнственно-вребременнo туннелuровать
и удерживать поджидательно все вибраторские потоки и закрытые поползновения
на зачисление в консту и танту.
А, кроме того, необходимо обладать посторонним знанием простора своего ума!
Пример.
Берём одну грошовую несостоятельность.
Берём вторую.
Пока всё хорошо.
Несостоятельность стабильна выше всех похвал.
Некоторое время выжидаем и считаем до…
ну, допустим…
да какая на хрен разница!
Что там ближайшее? «До»? А что «си» уже была?
И «ре»? И «ля»? И «соль»? И «ми»? И «фа»?
Ну, так, значит, это будет счёт до… ноты «до».
Теперь расквартировываем её по всему полю нотного стана
и перевносим обратной перспект-проекцией на Клавиатора,
а саму клавину туру чуть диезим, по китайскому созвучию –
на чёрненькие клавишки.
В результате – привет бате! – получаем мозоль тяти и полную Матику!
Из неё уже извлекаем и саму состоятельность и все сопутствующие ей ингредиенты. Последних поедаем макро-поедом,
а за остатком, назло фанаткам, приторно-сладко и тревожно-жутко,
целую минутку, на зависть всем «людкам»,
всё соблюдаем и за всем наблюдаем микро-наблюдом.
Всем людом.
Соршеннзамечательная состоятельность!
Из неё уже ни при каких условиях абсолютно  невозможно извлечь корень!
Его там нет! Тю-тю!
Что ни прибавь, что ни убавь, — ни хрена не выйдет!
Почему?
А вот это и будет для вас домашним заданием
к следующему нашему занятию
по политтехнологической баллистике
каннибалистической Мать-и-Мачехи!»
Ну что, всё вковыряли, без ошибочки?

ЧК:
Большое вам спасибочки!
Кстати, за эти нимбочки и за очень округлые цымбочки
всякие «кыски» и «рыбочки» могут проснуться не дыбочке.
Вам не кажется, что профессорэ Nikandr…
как бы это помягче высказаться…

эМ-типа-Жо:
И думать не смейте!
Профессор Никандр альбучиназорен самому Новарине.
Они просто албучились в разных альбах,
о чём записано в скрижальбах,
зато бучились уже вместе в закрытых бучах
и старожировались тоже совместно.
В загребучих кручах, тучах и лучах.
А когда уж занорились в назоры их узоры, кругозоры, и лепрозоры,
то и стала тут же очевидна их бучность, кучность, и тучность
по основным ноль-чизнам.
По прогнозам про-гипро-гипно-гностиков,
в конце концов, победят нозы тех про,
про которых никто и подумать не смел.
А тот, кто был смел и уже что-то поимел,
говорит, что с этим, будто бы, уже ничего не возможно поделать:
глобо-гнобо-зиты распустят все клубы «Зиты и Гиты»,
вылечат циститы
и насадят новые наваждения апологетических книжных деревьев.
Хотя их «новизна» суть та же «кривизна», что и «крутизна».
А вы когда оканчивали университет валеризма-новаризма?

ЧК:
Ой, давно!..
Надо диплом найти, посмотреть, когда я его точно закончу.
А если приблизительно,
то где-то сразу после их великой леворюции
у нас на прииске стали интересоваться,
и от нечего делать вить верёвки из бечёвки на маёвке
и протягивать их сквозь уши –
вот тогда мы все к этому учению и пристрастились.
Это, знаете, всё-таки, как наркотик,
поэтому, мой котик, маленький невротик,
с этим так долго и не живут,
в какой-то момент начинают жить и с тем-с.
«Систем-с», как говорил Бемс, что тут поделаешь!
Иной раз, когда наступит тебе какая-нибудь «виктория» на пятку-мозоль, разнервничаешься и скажешь ей в сердцах:
«Вить, может, хватит уже вить?!
Ведь не оживить!.. Да тудыть тебя растудыть,
ведь недолго и застудить!»
Ну, ка-ак же, отпустит она яво, дожидайси!..

эМ-типа-Жо:
Вы сейчас затронули вопрос, который ещё не пророс,
и пока его нужно произносить
«в нос», но не так, как Сирано де Бержерак, —
прежде чем произносить, его ещё нужно поизносить
и потом только, как Тольку, пританцовывая польку,
затронуть и сказать:
этот вопрос- нос- с паровоз уже тронутый;
он, дескать, тронутый как умом, так и плесенью!

ЧК:
А я позволю себе осенью
тронуть ваш нос, что ещё не пророс,
об вопрос о том,
как мы все ещё в самом начале прошлого века,
взахлёб читали под одеялом
знаменитый роман «Выездной»…

эМ-типа-Жо:
А толку-то?..
Я ж его читала ещё в конце позапрошлого, и это уже вторично.
А в первый-то раз вообще в середине десятых веков,
в читальном зале Британатаманской библиотеки,
когда она ещё не была построена только что.
Ко мне тогда подошёл на цыпочках Володька Улеанов
и говорит своим картавым шёпотом: «Читала?!»
Вот дурак, я тогда только-только одолела мессопотамский,
а об Никандрии вообще ещё слыхом не слыхивала,
ну, как я могла бы прочесть «Выездной» по-никандриански?
Хорошо, что со мной рядом девочка сидела, такая симпатичная,
переводчица Катя,
она потом лет через триста-четыреста родилась
так вот она меня локтём толкнула
и говорит: не волновайся, мол, я смогу беде твоей помочь!..
А Вовка всё суёт мне в лицо микроплёнку, как шпиён,
и ещё фильмоскопчик
хочет заложить под копчик
и прямо в лифчик!
Я же его тогда и не носила вовсе,
так, на всякий случай в ранце таскала,
думала, вдруг вырастут посреди урока, и чего я тогда?
А Вовчик, как запал в лифчик, так и барахтается, как живчик,
не может выбраться.
Нам с Катей и смотреть щёкотно, и не смотреть страшно,
она мне говорит: убей его скорее, идёт кто-то.
Это к нам Жорка Плеханоров подкатился,
ну, и помог Володую этому на первый раз.
Так тот разве уймётся?
Его же потом четырнадцать раз хоронили,
семь раз по семь возвращали,
сорок девять веков стращали,
семьсот грехов отпущали,
из пищали пищали,
пращами пущали,
покоили, возмущали,
короче, пока Мавзолей не стёрся…
А вы, почему про этот роман вспомнили, про «Выездной»?

ЧК:
Так я его читал в зной (ещё привозной),
в самый солнцепёк, а потом слёг
с поражением от глубокого нервного отражения
мозгового словесотрясения.

эМ-типа-Жо:
Ах, «Есения»!
Мне этот фильм внуки долго не разрешали смотреть на ночь, —
в буйство впадала непотребное,
пока не приехал из Индонезии наш сосед по лестничной в Башкортостане
и мы с ним тайно посмотрели ночью
великий фильм «Детство Потёмки Броненосцева»
режиссёра Ледово-Камушкина.
Тогда у нас ещё ни у кого не было,
на чём эти старые новые берестяные кассеты смотреть,
а сосед научил меня, как из скрепки, кнопки и попки
сделать отличный самопальный видик.
Даже у Чейнешки и Тандалатки,
несмотря на колышки в тетрадке,
такого ещё предки (а они на подарки не редки!)
из Орды не пригоняли.
Меня тогда еле уняли!

ЧК:
Сосед – это Паерша Тимершинович Пеймурзин из Астаназии?

эМ-типа-Жо:
Нет, это Тимерша Паершевич из Афтанезии. Его внучатый дедушка.
Но мои внуки его сразу невзлюбили, потому, что ещё не родились.
Им, дуракам, всегда казалось, что вот уж, когда они народятся!
Ну, и хрена ли? Народились, дальше-то что?
Только и могут, что Пеймурзиных веками мучить разными гадостями:
однажды вковыряли их старшенькому в роду дедушке в голову
какой-то чип особенный, «Чип и Гек» называется.
А тут ещё вдруг, как обычно, ни с того ни с сего,
всех опять достали эти вечные звонки!
Сверху — вниз, снизу — нaверх, справа-сбоку, слева-сзади:
то из Пирамиды, то из Бункера, то из Ставки, то из Кремля;
с Дачи, из Центра, из Думы, с Олимпа, из Комитета,
из Президиума, из Совета;
от Главного, от Самого, от Генерального, от Него
и даже, страшно сказать,
от княгини, от Марьлексевны!
Рычат-пищат, всех вокруг стращат,
гербовую бумажку вощат для товарищат.
Дедушка, бедный, трое суток на меня смотрел-смотрел
через зрачок, как рачок, в сундучок, а потом умер с осуждением…
Это они мне за Володьку мстят.

ЧК:
Мостят-то они мостят, может, даже и бесенят простят,
а, всё равно, таковой мостовой мостовки, как при первой забастовке,
не выходит: булыжничек не тот-с.
Его раньше-то, пред тем, как нагнуться и выковырять, из Никандрии вывозили,
в янтарный листик кажную каменюшечку оболакивали,
сверху-поверху значок клинописно-голографический клепали,
на отдельных ковриках-самолётиках по морю поштучно на галерах доставляли!
А укладывали публично-лично,
на козьей сыворотке, вперемешку с нежными яйцами.
Свеже-вальяжно и мозаично-лирично!
Да уж куды с добром! И вспоминать тошнёхонько!..

эМ-типа-Жо:
Ну, ты так-то уж не расстраивайся.

ЧК:
Да я вообще, блин, не настраиваюсь! Себе потом дороже.
А что это у тебя на роже? И вообще — на всей коже? Ты не заразный?

эМ-типа-Жо:
Нет, я просто разный.
А это – следы турбулентности от всеобщей амби…циозности.
За это я и получила свой первый условный срок
«Награждения-ко-дню-рождения».
А потом ещё медаль «Знака отличия- от-приличия».
И уже самый дорогой значок учётный –
«Почётный (нечётный) вертолётоныряльщик,
тральщик, пешедральщик, начинальщик, и завершальщик,
с повязыванием бордово-белесо-синюшного галстука
с уклоном в левую сторону», к сердцу, значит.
Эх, вот, только планка и осталась,
а сам значок сначала долго висел на вымпеле в автобусе,
а потом провалился в зрачок осуждения дедушки Тимерши… или Паерши.
Как говорится, не соверши, и с кумиром не согреши.
Вот так.
И вокруг – молчок.
А ты – «лучок-чесночок». Эх, ты дурачок!

ЧК:
Нас сегодня будут кормить кормом, как вы думаете?
Ведь мне, как ветерану, положено.
Я же одним из самых первых мечтал стать лётчиком.
«Нормандия Неман»

эМ-типа-Жо:
Да ты, я помню, всю эскадрилью задолбал тогда!
Что, не правда, что ли?!
И не смотри так, я всё равно ветеранистее тебя.
Я свои первые вылеты делала с братом ещё в «Икар-Транс-Аэро».
Меня поэтому сразу сейчас и утвердили, безо всякой вашей мудили.
Только подсадили и сказали: сделай полёт.
Я сделала раз-полёт, два-полёт…
И меня сразу остановили!
И как завыли, как зашурудили!
И вообще даже не обсуждали.
Только глянули под танки на мои останки,
и вся комиссия приёмо-сдаточная
как загалдела внутриматочно:
«Достаточно!
Утвердить, твою мать!
И плевать!»

ЧК:
Да-а, это вы классно.
Это вы как легенда, как миф Гревней Дреции.
Всё одно, как  сводный хор Жреции исполнял на Старте свои «нажреции».

эМ-типа-Жо:
А, ну их!.. Тем более, что…
Ты вот там инкубертировался на выборах кучера,
а тут Новару Валерине
пришло экстренное сообщение от товарища Валура Новаруа о том,
что он ушёл в длительное автономное плавание
на атoмной субмарине, построенной в Турине,
и названной «Китобой-тире-Марине».
Пошёл он к берегам Эквадора,
где сначала высунул над водой Исидора,
как перископ,
сделал «пляску по горизонту» и высадился в шлюпку
со старшим матросом Любка, но тот, хоть и был одет в юбку,
а ещё долго оставался мужчиной.
Субмарину Валера подорвал вместе с Мариной,
которая накануне поехала дрезиной,
а также вместе с экватором, Кито и боем.
И когда те утопли, подавив вопли, и утерев сопли,
подъехал рикша, запряжённый с пикшей.
На них и убрались они восвояси
в далёкий город Осло-ясли,
там, в досаде, продержали его в осаде,
а потом всем гуртом взяли с боем;
да это всё зарисовано Боем,
известным художником по декорациям
Древнероссийской Федерации;
и уже растрезвонили по рациям и редакциям,
что теперь ни подраться и ни побрататься не с кем,
все взлетели на хрен
и с этой охрененной высоты
теперь к ним хрен подступишься!

ЧК:
А это всё ещё Тхуматра предсказывал,
тибетский бог частной жизни.
И я тоже всегда говорил:
высоко Тибет, а гора Богдо – ещё ниже!
Мне Патриарх-главарь Союза ещё когда всё это предрекал!
Я ему говорю:
«Товарищ Бер-Ендей, неужто?!»
А он мне:
«А-то!..»
Я три дня тогда сесть не мог, вот как нас учили глагол любить!
Я-то, ведь, из простых, можно даже сказать, из простейших,
поэтому и каннибальство моё возникло не на пустом месте,
а самым что ни на есть естественным образом…

эМ-типа-Жо:
Расскажете?

ЧК:
Нет, не расскажу.

Жо-типа-эМ:
А мне?

ЧК:
Тебе расскажу.
Однажды к нам в совхоз, в клуб культуры им. Аристотеля Онасиса…
ох, не любили мы этого названия, дюже погано оно нам всем казалось,
а мне со Стёпкой, да ещё с похмелья, — особливо.
Ну, так…
Привезли как-то в клуб наш из райцентра постановку драмы и комедии
под названием «Рука и Пись, найденные на Солнце».
В жанре, типа, «про эму», —
этих страусов наши соседи, в Кукуштане, разводят,
нам пока зоотехник не велит, мы пока боимся.
Ну, так…
А афишу-то, афишу-то Стёпка же писал!
И мы  по этому поводу долго интересовались друг у друга
разными тракторовками такого мудрёного названия.
Время-то какое было, —
уже почти что можно было крестьянам интересоваться…
Ну, так…
Тут суть в чём? А вот:
после, как досмотрели мы
эту страшную и смешную вещь на наших клубных подмостках,
и от души похлопали известным у нас артистам,
так пока они там с декорацией разубирались
да из костюмов разноцветных пердивались,
мы со Стёпкой с ихним кассиром разговорились.
А с кассиром потому, что увидали мы со Степан Прокопичем,
чисто случайно,
какую огромадную уймищу деньжищ
увозят из нашего родного совхоза
эти люди с культурной эрудицией!
Ну, так…
Кассир наш сразу смекнул, что он — наш,
повалился, значит, в коленки,
зарылся неглубоко светлым ликом своим в навоз земли нашей, ага,
то есть, не губите, мол, я вам страшную историю расскажу!
Вот этим-то он нас и взял,
и нас подкупил, и себя, значит, спас, душа ево грешная, —
мы ведь со Стёпкой самые ужасные охотники
до этих страшных историй, как-никак,
на «Спок.ночь, малыши!» выросли.

Жо-типа-эМ:
А история?

ЧК:
Нет. Шибко страшная.

эМ-типа-Жо:
А для меня?

ЧК:
Для тебя в самый раз.
У них там, в театре этом,который у нас регулярно постановки представлял,
незaдолго перед тем приездом
артисты своего главного режиссёра скушали.
Кассир сказал «по причине сильной нелюбви».
Ну, мы сразу кассира выкопали, кляп вынули, руки-ноги развязали
и отпустили на все три стороны;
четвёртая-то у нас в магазин ведёт,
так там ему не пройти.
Так что, выходит, мы его и не трогали вовсе,
так только, попинали немного.
Но он все равно потом сам утонул,
стал сдуру речки переплывать в марийско-мордовской земле:
Яву, Виндерей, Юзгу, Варнаву,
Мокшу, Сатис, Ужовку, Лячу, Пушту,
Урейку, Рябку,  Сивинь, Кивчей, Авгуру, Варму,
Уркат, Ирсу, Алатырь, Ельтьму, Акшу…
Потом сходил даже зачем-то из  Свердловской  области в Пермскую
да Исеть с Бабкой переполз.
А вот астраханскую Болду не одолел, там и сгинул,
под «Весёлой Гривой»,
совхоз такой племенной раньше был…

эМ-типа-Жо:
И что, это весь твой страх, что ли?

ЧК:
А чего тебе, мало, что ли?!
Тут же не в кассире и не в этом долбаном театре дело!
За это уже сколько отсидело и поседело!
Тут же – глубже.
Тут в нашем главном агрономе вся соль сути, —
в Станиславе Славском.
Мы же со Стёпкой тоже его видеть не могли
по причине сильной нелюбви к его неверию в наше дело!..
Ну, и… вобщем… съели мы его со Стёпкой… под самогонку…
ну, под виски, по-вашему.
Вот тебе и спектакль драмы черепушки нашей,
товарищ Валера…

ФАРГИПЭ:
Achtung!..
В связи с пролётом без остановки и ночёвки на конечной остановке,
от глав администраций с периферии Полёта поступила просьба:
исполнить по заявкам втихаря по явкам
в назидание булавкам главкам и шавкам макаму им. Фрида Дюрренматта,
посвятить её пролетевшему мимо юбилею русского театра и назвать
«Мы не пошли…»

«МЫ НЕ ПОШЛИ – 2»
(макама)

Мы не пошли на балет,
в драму, в кино, даже в цирк,
даже в «Театр Указов»!
Мы не поехали в Оперу. Мы
даже не знали, что в эти минуты
на главных подмостках страны
что-то такое поставили так,
что это стоит и не падает даже
в самый последний
и кульмиц-ионный момент,
когда между кресел,
лорнетов и чресл
проходит товарищ Товарищ!
А он на сегодня является
самым патентным ценителем
драмы, комедии, фарса и прочего
явного или не очень
заметного всем барахла,
из которого вытащить сложно,
почти невозможно жемчужное это,
поскольку оно упирается лапами,
крыльями, клювами, кляпами
и лопастями.
не хочет на свет этот Божий
своё выносить сокровенное, ибо…
Ибо – не верит.
Неверит-неверит-неверит-неверит.
И всё тут!

ФАРГИПЭ:
Я тоже поначалу не хотел вас всех тут расстраивать раньше времени.
Но теперь-то уж деваться некуда:
к сообщению тов. Валеры была маленькая приписочка от главной санитарной врачи. Зачитываю.
«Эпидемия продолжает потихонечку распространяться по всему земному шару,
кубу (исключая Кубу),
конусу (по бонусу)
и октаэдру.
К настоящему предстоящему моменту
все материки поражены следующими видами гриппа:
жирафьим,
черепашьим,
и овечьим (его уже не лечим).
На очереди наступление последнего: комариного.
От него, как вы понимаете, защиты нет.
Прощайте.
Обо всём остальном на Земле можно будет узнать только от Тольки,
от апельсиновой дольки,
от си бемольки, от пани польки,
от проросшей фасольки и главного редактора Ассольки.
И ещё от V.N., который смог укрыться после взрыва у обрыва,
в заливе за Ливией,
где «Весёлая Грива», и где пряталась тётя Рива.
И обещал послать всем свой лозунг».
Конец приписочки.
Объявление пищеблока:
«Уважаемые актрисочки!
Обеденные мисочки, объедки редисочки,
биссектрисочки, и любовные записочки,
по просьбе поварихи Люды, кладите на стол для использованной посуды!
А пока – пока.
С вами был ваш Фаргипэ,
но это не звуковое сопровождение события,
а проявление явления от сверхдавления,
то бишь, неминуемого взрыва
в театре «Весёлая грива».
Поэтому сейчас, по просьбе ветеранов антиобщественного движения
«Гражданского взаимонепонимания шерсти десятников»
будет исполнено не очередное «Мы не пошли»,
которое вообще неизвестно кто сочиняет,
а зюка,
т.е. — гимн, этого Театра Детского Места «ВЕСЁЛАЯ ГРИВА»
имени одноимённого конно-племенного совхоза
Сочинение в стиле начально-театрального приобщения
написал бывший начальник нынешнего начальника
кружка драмы и пластики.

«ВЕСЁЛАЯ ГРИВА»

Вначале было Слово,
а потом – артист,
художник и режиссёр.
Всё повторится снова:
и восторг и свист,
взлёт – провал, успех – позор.

ПРИПЕВ:
Пускай всё будет криво
и наперекосяк,
но наша «Весёлая грива» —
нашей дороги знак!
«Весёлая грива», «Весёлая грива» — вот так!..

Мы начинаем снова,
и опять, и вновь;
пепел и слёзы – прочь!
Мы говорим два слова,
в них и пот и кровь,
и мать, и отец, и сын, и дочь!..

ПРИПЕВ.

ФАРГИПЭ:
Пришёл обещанный лозунг от товарища V.N.
Задержка объясняется сложностью распаковки упаковки,
и, конечно, сама развёртка и подключение заняли ещё сколько-то.
Зажгите лозунг!..

V.N.:«У исхода твоих рук пространство.
Но нам не дано его удержать».


опубликовано: 9 октября 2006г.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте как обрабатываются ваши данные комментариев.