Г Л А В А Ш Е С Т А Я
Уважаемая публика!
Голос, который вы откуда-то слышите, носит знакомая вам дыра по имени Фаргипэ, и исполняет она в данный момент функцию бортового голоса.
Наш Полёт проходит на высоте высоты и со скоростью скорости.
В настоящее время мы летим на стоянке имени Стоянки. Их могло быть и больше, но просто так получилось, что – сто, и это могли быть и не янки, но, видать такая у них у всех участь. Короче, на этой рядом с нами летит всё краткое содержание предыдущего. Вот оно:
«Часов около двух пополудни,почти на самом подходе к станции,
раздался тихий стук в борт…»
ГОЛОС НА СЦЕНЕ:
Тук-тук.
ГОЛОС ФАРГИПЭ:
Не понял… Вы кто?
ГОЛОС НА СЦЕНЕ:
Контрабандист.
ГОЛОС ФАРГИПЭ:
А чего вам?
КОНТРАБАНДИСТ:
Надо.
ГОЛОС ФАРГИПЭ:
Ну, надо, так надо. Вы один?
КОНТРАБАНДИСТ:
Нет, с контрабандой.
ГОЛОС ФАРГИПЭ:
А разрешение?
КОНТРАБАНДИСТ:
Всё в порядке. Вот наколка.
ГОЛОС ФАРГИПЭ:
Ух, ты! Отлично. Можете входить.
Да не снимайте вы обувь, вы русский, что ли?
КОНТРАБАНДИСТ:
Ожоги на ступнях. Когда долго вас жду, неметь начинают.
ГОЛОС ФАРГИПЭ:
Налёт, так налёт, куда ж деваться, — верёвка вон там, кляп и скотч рядом.
Действуйте.
А пока вы меня вязать будете, я покурю пойду снаружи, на борту с этим строго.
Уважаемая публика!
На меня внезапно совершено случайно запланированное нападение
и теперь с вами будет вот этот парень.
Не забудьте отклюю…
КОНТРАБАНДИСТ:
Не забудут, не забудут, не волнуйся! Можно подумать, что тебя тут действительно кто-то слушает! О чём ты?! Какая публика, когда театр уже сто лет в обед перевели из категории зрелищ в разряд хлеба! Попробуй, теперь укуси его!.. Хотя, конечно, соблазнительно было бы какой-нибудь моноложек сбацать, и у какой-никакой публики аплодисментишки сорвать!.. Вoт что выделывает со всеми нами «непредвиденное изобретение»!.. Да у вас, у людей, вечно всё не по-человечески! Сначала – туповатый подросток, потом – выпускник-неудачник, затем вообще какое-то дурацкое патентное бюро, и нa тебе: бац – и Эйнштейн: «Ньютон, прости меня!» Так и тут: мол, кто ж его, холеру, знал; за ним же ещё при этом, ну, как его… ну, не важно, перестали следить, а он возьми и открой ум, и что ум-то как раз для того, чтобы думать. А чего тут думать, когда вас-то уже запустили. Пришлось весь ваш план Полёта перекраивать. А это, между прочим, не хухры-мухры! Одно дело — напрямую лететь на Солнце, тут, ясное дело, сгорите все на хрен, кто ж спорить будет, вся страна смеялась! И совсем другое – подлетать теперь к нему с другой, с тёмной, с холодной стороны. Вон же какой крюк получается!.. И Фаргипэ, когда ещё Эпиграфом был, кричал всем лидерам: отмените Старт, перенесите, — его слушал кто?.. То-то. Осторожнее с ними надо быть, с непредвиденными-то открытиями. А уж когда пошла всеобщая регенерация, и у всех всё отросло заново, и все опять разбрелись по своим летающим пещерам…
Ну, что, путешественнички, как вы там, в анабиозике, чего снится?.. Ну, давай, ты первый, выделяй, что скопил… А чего так мало? (Читает)
«Ворлайду просто так не раздразнить,
Придётся звать на помощь бочара.
Мне снилось, что меня должны казнить
Не послезавтра, а позавчера».
Н-да… Какой-то уж очень узкий перешеек между головой и пятками…
А у вас, мадам, что снится интересненького?.. Та-ак… (Читает)
«Толкались-шли восточные люди:
Нагие спины, нагие груди,
Немые позы, уста немые…
Кто это гибнет вон там, не мы ли?»
Тоже… Массаж головного мозга через почёсывание ноздри.
Ладно, спите дальше.
Вот люблю я этот моментик и всё тут, ничего не могу с собою поделать, — моментик моей личной, персональной тишины!.. Там, за бортом-то пока вас дождёшься, совсем одуреешь, там ведь оглохнуть можно от этого звукового безобразия!
Ну, кажется, уж всё удалось им, всё у них получилось: и материя уже не материя, а так, — жалкое подобие вещества, и кто её видал, последний-то, так тот уже семь раз умереть успел; и дух уже вовсе не дух, а так, — вроде нечто запаха. А вот со звуками ничего не могут поделать, — носятся те, как угорелые, сворачиваются в трубочки, как листики по осени, и лезут червячиками в уши.
Тут, как раз перед вами, один контейнер из отдела внешних соотношений мимо меня пробухтел. Так, когда он на вираж закладывал, из него, как горох посыпалось, видать, — худой. Понаслушался я страстей. И, главное, наглые, как комары, а убить нельзя ни одного, что ты – Конвенция!.. О, хо-хо, хо-хо, хо-хо!..
Я в молодости, помню, погонщиком лам на Урале работал одно время; и звали меня Витька-ламеро. И однажды во время бури застряли мы в Солар де Уюни, на Шарташe. Крепко, на неделю-другую, не меньше. Что делать? Так мои мохнатые, длинношеи мои ламочки раздобыли где-то старинную печатную машинку с древним деревянным шрифтом из трёх букв. Первая буква была буква «семечко», вторая – что-то среднее между точкой и запятой, а третья стёрлась, ну, просто пустая клавиша, ничего не ней не написано; просто, когда на неё нажимаешь, на горизонте вырастает термоядерный грибочек, а мои бедные животные сразу начинают петь очень печальную ноту из песни «Не вечерняя»…
Только представьте себе: несколько пар огромных ламьих глаз с вот такими ресницами и в слезах, на фоне здоровенного такого зависшего грибочка над висимо-шайтанским заводом и долгая-долгая нота цыганская… «Зорька, Витька, спотуха-а-а-а-а-а-а-ла…»
Вот так я и стал перед самой смертью писателем. Причём, что хочу сказать: я такого сильного писателя, как я, давно что-то не видел в литературе! Сам- то я это не сразу понял, мне один мой товарищ, близкий знакомый по опозданию, сказал. Однажды встретил меня случайно после раздачи и говорит: «Опять что-то я тебя давно не видел», а потом, когда подсмотрел, сколько я за одну главу выпиваю, только и смог промолвить: «Сильно!»
Но я чего-то так и не отыскал в этой самой литературе. Какая-то она была на тот момент… и слова-то не подыщешь. Только одно произведение мне нравилось. Я его в рукописи читал. Называлась пьеса «Табуретки». Автор безымянный. Но я её, как прочёл, так сразу и пожёг всю, — нельзя было её больше никому читать, не выдержал бы никто такой расшифровки.
А последнее дело, которое я в писателях ещё не сделал, это роман «Выездной». Читали?.. Ну, как, умно?.. Ещё как! А мне – дурак, мол, кто ж про такое пишет, это ж стыдно… На-те вот тогда, прочтите. Я, пока вас дожидался, не утерпел, и пока пел, написал книжку в двух словах, — «Как я курить перестал» называется. Ну, это так, из непубликуемого…
Дальше.
Перед второй смертью побывал я и в музыке, и в фундаментальной хореографии, короче, весь художественный мир покорил. А вот остановился на контрабанде. Её тогда, как искусство, ещё не признавали, и я был первым, кто бросил вызов режиму… Я с этим режимом не боролся, я с ним бился «в кровь», насмерть!.. Потому, как знал, что его решили сделать окончательным. Ну, и завёлся. Как в той пьесе сказано, в «Табуретках»-то: «Завёлся – не заводись!» Нет, там здорово, конечно, написано, но – нельзя. Чуть-чуть только, по фразочке, да и то редко.
Это как мне однажды пришлось увидеть совершенно счастливого человека. Он стоял на автобусной остановке вместе с другими и ничем таким ни от кого не отличался. Но, когда появлялся автобус, наступал его момент истины! Сначала он начинал руководить подъездом машины к остановке: «Та-ак… давай-давай-давай!.. Ещё чуть-чуть!.. Стоп! Всё!» Потом – выгрузкой-погрузкой пассажиров: «Открывай!.. Пщщщ!.. Пожалуйста, товарищи, выходите!.. Спокойнее, спокойнее, все успеете… Не напирайте так, женщина!.. Минуточку! Все вышли?.. Вот теперь, прошу, заполняйте салон!.. И не толкайтесь, дама, без вас не уедет!.. Все зашли? Больше нет желающих?.. Закрывай!.. Пщщщ! Счастливого пути!..»
Ну, как он умудрился это придумать?! Ведь в этот момент он подчинял себе весь мир: водитель не мог не остановится и беспрекословно выполнял его приказ; он не мог не открыть дверь и он открывал её по его команде; люди входили и выходили опять же только по его дозволению, и, наконец, двери закрывались лишь по его сигналу и он разрешал автобусу следовать дальше! Думаешь, он не видел их кривых усмешек и пальцев у лба? Видел! И – что? Что это ему, когда в эти двадцать-тридцать секунд он был властелином и устанавливал миропорядок!..
И когда со мной случится нечто подобное, — всё! Вам конец, господа! Хоть вы и честные пацаны…
Да! Ещё. Как же это я забыл!
Когда я, аккурат накануне третьей смерти, получил за эту схватку с властью полное пожизненное без послаблений, то в нашем загашнике, — они так зоны переименовали, когда совсем народу-то убыло, — так вот, в загашнике нашем парился один старик из музыкальной среды. Он на воле органистом работал в какой-то церкви при местной администрации, то ли областной, то ли вообще районной. Ну, я про всесветное объединение церквей тут говорить не буду,сами прекрасно знаете, какой бедой этот бред кончился. Я – про органиста.
В загашнике поначалу не разобрались толком, думали, он – из «органов», а «органами» тогда уже не всяких там силовиков называли, а разные «комитеты общественных распространителей запасных человеческих органов». Этих-то в загашнике люто недолюбливали, ну и досталось мужику по полной программе «ЕБЭ» – единого барачного экзамена.
Он вообще ни на один тест правильно не ответил. Он же в музыке, только по классике петрил, а там на эту тематику вообще лишь один вопрос… Мне, честно говоря, даже как-то стыдновато его произносить. Короче, правильный ответ был – «Мурка». Сами понимаете…
Уделали они его, конечно… Жуть.Все органы местами поменяли, а потом прорастили друг в дружку…
И что вы думаете? Когда через сколько-то там времени, наконец, выяснилось, что в ХХ веке Христос всё ж таки приходил во второй раз на Землю… ненадолго, правда, но приходил, и почему-то никого не спас и даже не наказал никого… ни за что… так вот, когда этот факт они даже большинство своих не смогли заставить замолчать, а Никандр, так-таки, отправил по всем загашникам маляву об этом украденном у мира событии…
Не-ет… Бунта не было… Была тишина… Над всей Землёй. Потому как тогда, почитай, вся земля в загашниках сидела.
И в этой тишине… вы не поверите!.. зазвучал Бах, токката фуга ре минор!
Этот кусок хаоса из мяса, костей и жил, который, кстати, не был освобождён от общественно-полезных работ на нашей волоконной прядильно-ткацкой фабрике им. Самуила Израилевича Зифа, СИЗИФа, по-местному, и работал он полную смену, мёртвой хваткой держа своими глазастыми зубами девятый шпиндель пятого зажима конвейера…
Так вот, этот шмат телесного ужаса ночами, копошась в своей ледяной лунке, умудрился сварганить из пустых исписанных шариковых ручек, которые я бросал по сторонам, не глядя, маленький органчик!..
В тот день Земля плакала в последний раз. А наутро она так и не обратила своё распухшее от слёз лицо к зеркалу нашей элегантной Вселенной.
Конечно, старика-ограниста тут же переформатировали обратно… Ну, не так удачно, как раньше, конечно… но – всё-таки!.. Знаете, координация – это понятие скорее не физическое, а интеллектуальное.
Мы как-то сблизились со стариком. Мне казалось, что он относится ко мне с неким радостным отвращением, временами переходившим грань даже принятых в загашнике правил общения.
Он меня и всему органному делу обучил, я во все тонкости вошёл: куда там воздух, как меха надуваются, как трубы, и т.д., ну, — дотошный же. А перед четвёртой смертью старик поманил меня как-то к себе своим губастым пальцем и просипел: «Знаешь, чего хочу? Орган новый построить, — на ветре!» Сказал и… кончился.
Схоронил я его в почтовую карточку и сам себе на «до востребования» отправил. Н-да…
Я ведь потому и в Космос-то полез.
Где-то через год-другой после временной амнистии он мне приснился. И говорит строго так во сне: «Построил?» Я ему: «Вот те на! А я-то тут при чём?» — «При том! Сроку тебе – до конца твоей амнистии. Построишь орган на солнечном ветре и перед обратной посадкой в загашник – сыграешь две хоральных прелюдии Баха: «Aus der Tiefe rufe ich» und «Aus tiefer Not schrei ich zu dir». Главное, когда будешь играть, помни, что и деминуэндэ может быть акцентом!»
Ну, как тут быть? Не сопротивляться же, правда?..
А хотите посмотреть? На орган мой на солнечном ветре? Его вон в окошко видно, тоже на стоянке летит вместе с нами. Я его повсюду с собой таскаю. Сейчас, ставни открою…
— Тук-тук-тук!
КОНТРАБАНДИСТ:
Вот, блин!.. Только-только тишина подступила… Ну, чего вам?
ГОЛОС ЗА БОРТОМ:
Тук-тук-тук!
КОНТРАБАНДИСТ:
Ну, что «тук-тук-тук, тук-тук-тук»! Кто там?
ГОЛОСА ЗА БОРТОМ:
Это мы.
КОНТРАБАНДИСТ:
И ещё не один. А вас сколько?
ГОЛОСА ЗА БОРТОМ:
Как всегда – двое.
КОНТРАБАНДИСТ:
Так двое — кого? Кто вы?
ГОЛОСА ЗА БОРТОМ:
Пираты.
КОНТРАБАНДИСТ:
И чего вам, пираты, надо?
ГОЛОС ПИРАТА:
Как чего, — грабить.
КОНТРАБАНДИСТ:
Тут не хрен грабить.
ГОЛОС ПИРАТА:
Ну, это не вам решать!
Вы чего препятствуете, давно по жалобе не проходили?
Открывайте, давайте! А то ка-ак пойдём на абордаж! Дождётесь!..
КОНТРАБАНДИСТ:
Да пожалуйста.
Я же ничего, так просто, паузу заполнял, пока вы пердивались.
ПИРАТКА:
А вы про контрабанду свою уже сыграли, я чего-то не слышала?..
КОНТРАБАНДИСТ:
И не услышишь.
Я только хотел начать, но вы же тут нарисовались – «туктуктук-туктуктук»!
ПИРАТ:
Ну, так, давайте, доигрывайте по-быстрому!
КОНТРАБАНДИСТ:
Щас, разлетелся! Делать мне больше нечего.
ПИРАТКА:
Так мы что, так и будем играть эту накладку? Я – пас.
КОНТРАБАНДИСТ:
Все вопросы – вон туда! А я пошёл.
ПИРАТ:
Стоять, сука! Ты как разговариваешь?!
ПИРАТКА:
Брат, ты что, сдурел?
ПИРАТ:
Цыц! Я вам тут никакой не Брат!
Я — Сильвер! Я захватываю эту вашу мелодраму!
КОНТРАБАНДИСТ:
О, хо-хо, хо-хо, хо-хо…
СИЛЬВЕР:
Во-первых, не «о, хо-хо, хо-хо, хо-хо», а – «йо-хо-хо, хи-хи, ха-ха!»
Так что теперь этот ваш Полёт – банкрот!
Так уж вышло, в лоб вам дышло!
И переходит он через меня в собственность
Главного Общества Ворья Неограниченной Ответственности
«Остров сокровищ»!
ПИРАТКА:
А во вторых?
СИЛЬВЕР:
А во-вторых, давайте-ка быстренько оба все трое – на пол!..
КОНТРАБАНДИСТ:
Да не дёргайся ты, видишь, он уже задремал. Это называется спонтанная гематома.
Другое дело, что стиль скособочился и пошёл уже не в какую-то другую пьесу, по Новарине, а вообще в какой-то другой театр. И что ещё хуже — плохой театр.
Одна надежда на него, чтоб очнувшись…
ПЕРВЫЙ ПИРАТ:
Уже.
КОНТРАБАНДИСТ:
Ничего не «уже».
Твоё очнутие от спонтанной гематомы только после исполнения гемы тёти Томы.
Или томы дяди Ромы.
Так что давайте, томьте и гемьте!
«МЫ НЕ ПОШЛИ – 5.»
| Тома. У Томы – Рома. А у Ромы — тома гематомы. Рома. У Ромы – Вася. А у Васи уже… Ничего себе! И как тут быть, когда завяла сныть! |
Когда уснуть и в путь уже нельзя!!! И вот опять пора копать. На черенок копай, сынок! |
ГОЛОС ФАРГИПЭ:
Ну, вы вообще оборзели!.. Будет вам сейчас за это!
Ну-ка, пираты, быстренько повесились на рее вместе со своим обществом сокровищ!.. Давайте, кидайте на пяльцах, кто за верёвкой пойдёт, а кто за мылом!
Так, теперь с тобой. Тебе же, контра бандитская, приказано следующее.
1. Немедленно застрелиться в затылок.
2. Сейчас же сдать все солнечные лучи, которые ты в своём тайнике контрабандном повезешь обратно!
3. Сегодня же вечером побриться и одеться, как положено застреленному застрельщику!
4. Завтра позвонить всем знакомым по поводу своего завещания!
И, наконец, — пятое: через неделю привести тут всё в порядок и оставить как можно больше своих отпечатков пяльцев! Вы-пол-нять!
И нечего пялиться друг на друга, уроды, лучше гляньте в щель для подглядывания.
Это – конец.
К Солнцу подлетаем.
— Подлетаем…
