Жили-были два буржуя

Какой-то странный, подумал Костя и того не знал, что бывшую столицу ханства накрыла ночь при Ватерлоо.
Наутро странность объяснилась просто – на ГРЭС произошла авария.
Еще на стоянке, выйдя из машины, Инночкин почувствовал, как его начало знобить. Вроде одет тепло, а пробирает дрожь. Впрочем, тут дело, кажется, не в окружающей среде: какого-то иного характера озноб — нервный, что ли? Но Костя знал: никогда не бывает так плохо, чтоб не могло стать еще хуже.
Секретарши не было в приемной. Дверь в кабинет директора открыта, и там полно народу. Инночкин тормознулся на пороге и, улыбаясь, наблюдал. Он чувствовал, что происходит что-то не то, но не спешил узнать, что именно.
Тревожно шелестели голоса:
— На улице сильно за двадцать… трубы перемерзнут… надо сливать воду…
Увидев его, хозяин кабинета тряхнул головой:
— Это твой шар влетел нам взад. Накликал…!
Слово «гад» подразумевалось, но не прозвучало.
— Я не нарочно, — Инночкин пожал плечами.
От встряски в голове тобольского директора мелькнула мысль:
— Костя, слушай сюда – нужна нам твоя помощь… Ты ж ремонтник….
Через несколько минут Инночкин абсолютно точно знал, что он наконец-то там, где должен быть, и занят тем, что должен делать.
Позвонил Барашкину в «Рубин».
— Рылина за хобот и в Тобольск во все лопатки.
— Что делать будем? – тоскливо тот спросил.
— Окопы рыть в мерзлой земле, — сказал суровый командарм.
С окопами пока повременили. Вместо этого излазили весь корпус с остывающим реактором. Потом пили чай и совещались.
Слушая доклад главного инженера (сочный и красочный от неприличных выражений), Инночкин молча кивал.
— Ну, вобщем-то проблема ясна – починить можно, но времени в обрез: воду надо было слить, а теперь трасам кранты. Чтобы приступить к ремонту, нужны запчасти – я тут написал – и ремонтники… сварщики, слесаря… человек двадцать, а лучше сорок, чтобы сразу трубы поменять. Где их взять?
Пришел директор ГРЭС, осунувшийся и небритый:
— Ну, что тут у вас?
Услышав краткий Костин пересказ рылиского доклада еще пуще помрачнел. Только что в шкаф не полез прятаться от своего катастрофического настоящего.
— Как все хреново, братцы. Москва звонит: к понедельнику не дадим в город тепло, «Фортуна» захлебнется штрафами. Из холдинга к нам едет генерал – грозит на люстру всех за гениталии.
— Люстру этим не украсить, — явил свой вкус эстета Константин. – И вообще, смерть через повешение, удушение, утопление, отравление либо каким другим изящным способом не дает выхода из ситуации. Есть другой – с концом счастливым, без покойников. Не давай отчаянию себя свалить: пока есть жизнь, есть и надежда.
Слова, тон и вид его были жизнеутверждающие.
Директор ГРЭС ожил, спросил:
— Ударим характером уральским по неприятностям сибирским?
— И смекалкой! – добавил Константин.
А вот Рылин, у которого чувство юмора давно и надежно было заблокировано, остудил: без всякого стеснения присутствующих аборигенов заявил:
— Мажорите, ребята! Откуда в этом убогом Задрюченске столько высококлассных специалистов-ремонтников? Из ЖКХ? Ну-ну…. Нам их в Челябинске искать неделю, а времени тю-тю.
Инночкин оборвал его довольно жестко:
— Хватить ныть! Иди к реактору, бери руководство аварийно-восстановительными работами в свои мозолистые руки!
— Ха! «Хватить ныть!» Сказать легко, а дальше что? – влез Барашкин.
— А дальше… Мы людей возьмем у Кастаняна. Сейчас помчишься в Нягань, на стройке и в общаге проведешь вербовку волонтеров, найдешь автобус и к утру здесь с четырьмя десятками ремонтников.
— А что? Интересно, — хмыкнул директор ГРЭС, напомнив о себе.
— Тебе тоже работа есть, — повернулся к нему Костя. – Звони в свой холдинг, скажи, что к понедельнику тепло дадим, если «Рубину» вернут 20 миллионов по прежнему договору. Ну и объем расходов обсуди на нынешний ремонт. Да не скупись, а то висеть тебе на люстре вниз лицом.
Тот тут же к уху телефон:
— День добрый….
А уж второй недобрый день в Тобольске. Город замерзал…
Костя Инночкин сутки на ногах, забыв про сон, забывая про еду – от этого кружилась голова и бешено стучало сердце. А тут еще коллеги…
— Что? В Нягань, к Кастаняну? – скуксился Барашкин. – Там в общагах круглые сутки кому-нибудь бьют морду. Здесь убивай – туда я не поеду.
— Бунт на корабле? – Костя не верил своим ушам. – Тоже мне потомок гладиаторов! Умрешь, где партия прикажет.
Потом смягчился, махнул рукой – ладно, мол, живи пока, а вслух сказал:
— Поедем вместе.
Барашкин вздохнул философски – ну, вместе, так вместе: вместе он не против.
Через час они уже были за городом на трассе.
— Какого черта этот снег летит? Небо что ли прорвало?
— Но ведь красиво! – Костя очнулся от дремоты и посмотрел в окно. – Чем тебе снег-то помешал?
— А накат? Занесет на такой скорости, и « Здесь покоится прах рабов божьих…».
Костя вскинулся и снова поглядел в окно:
— Ты считаешь это возможным?
К его удивлению Барашкин отрицать ничего не стал и даже кивнул. Вот зануда!
— Мы, Абрамыч, не можем сейчас смертью храбрых пасть – нас целый город, замерзая, ждет. Жми на педаль и верь в судьбу.
— Ага? – тот кажется, взбодрился: обгоняя попутную машину, буркнул. – Еду-еду не свищу, а наеду не спущу! Всегда удивляюсь, Константин, твоему оптимизму – никакой паники, никаких нервов: даже в патовых ситуациях ищешь выход.
— Да потому что совсем безвыходных ситуаций не бывает: выход всегда найдется, даже если тебя съели.
— А знаешь, как про Рубахина бабы в конторе говорят? – поменял вдруг тему Мустафа Абрамович. – У него умишко и херишко с гулькин нос. Ты у них теперь в фаворе.
— Выдохся наш трижды сексуального труда герой?
Это реплика почему-то вызвала у Барашкина буйный хохот. А Инночкин впал в задумчивость. Вот ведь какая хитрая штука жизнь – сломалась в недрах генератора ГРЭС какая-то фиговина, и все вокруг вдруг закрутилось с такой бешеной скоростью, что просто страшно. А его знобит, и сильная усталость… Не дай Бог расхвораться.
Костя потер виски.
— Устал, шеф?
— Голова гудит.
— Проглоти таблетку – вон аптечка.
Костя так и сделал.
— Слушай, я посплю, как устанешь крутить баранку, разбуди. Храни нас Бог!
В свете фонарей въехали в Нягань. Город отходил ко сну.
Подбросив Инночкина к общежитию, Барашкин уехал нанимать автобус.
Труженики отдыхали после морозного и трудового дня на строящейся ТЭЦ.
Костя выключил телевизор:
— Алло, братва, деньги нужны?
— Деньги не нужны только покойникам.
— Плачу за час работы штуку.
— Не может быть! – охнул кто-то. – Я всегда был последним в очереди, когда госпожа Удача подарки раздавала. Это где ж такие расценки есть?
— В Тобольске, там авария на ГРЭС. Нужны ремонтники.
— Ни хрен собачий! Стока верст!
— В понедельник я вас сюда верну, и у каждого в кармане полста штук. Годится?
— Обещать все вы депутаты. Ты чей, хлопчик, будешь?
— Я из «Рубина».
Народ плотным кольцом обступил Константина.
— Кажи капитал.
— Наличка будет. Как только приступите к работе, каждый час буду выдавать по тысяче рублей на брата.
— Ага! Слыхали мы таких!
Костя обвел присутствующих взглядом:
— Кто-нибудь из вас может заявить, что я трепло и слово не держу? Ну! Я жду!
Прошла минута гробового молчания.
— Я возьму не всех. Мне нужны двадцать сварщиков с переносными аппаратами и столько же подручных слесарей со своими инструментами. Кто едет?
Нашелся грамотный однако:
— Как говорил Ларошфуко: порыв ветра гасит свечи, но раздувает пламя. Смотри, приятель, за неправильный базар ответишь. Хлопнуть можем, если что.
— По плечу пойдет, по заднице я не стерплю.
В общежитии строителей пошло движение.
Час-полтора спустя, возле парадного крыльца началась посадка в мягкий автобус. За места в нем даже поспорили, немножко подрались, потом, замирившись, погрузились и поехали в Тобольск чуть больше сорока специалистов компании «Ю-8».
Машина мчит по ночной трассе. Костя курит, и встречный ветер в чуть приоткрытое окно выбивает искры из его сигареты. Вторые сутки аварии на Тобольской ГРЭС.
Выбросив окурок и прикрыв окно, Инночкин достал телефон и набрал номер Клары Вербицкой, уже второй десяток лет являвшей миру пример женской верности в любви.
— Привет. Не спишь? Поговорим?
Где-то рядом с ней пела молодая Пугачева: «этот мир придуман не нами…».
— Хорошо у тебя.
— Приезжай! Я испекла пирог – он почти целый.
— Целый пирог! Где ты отыщешь стока аппетита?
— Девчонкам на работу завтра отвезу.
— Нет в тебе чуткости: разве можно человеку про еду, когда он ночью на дороге.
— А ты где?
— На ниве производства – сугроб налево, сугроб направо, а сверху снег.
— Бедненький, голодненький…. На улице пурга, а ты за рулем. Что за нужда?
— Как всегда — меркантильные проблемы, — ответил Костя с едва заметной иронией воспитанного человека, услышавшего бабью чушь, но, по тактичности своей, удержавшегося от комментариев.
Снежинки мельтешили в свете фар. Глаза слипались, рот раздирала зевота.
— Тебе не страшно, милый?
— Самое страшное в жизни – это когда на тебя орет женщина в бигуди.
— Да что случилось? Ты меня пугаешь! Рассказывай немедленно.
— Это я процитировал директора Тобольской ГРЭС. Засыпаю, милая, почитай стихи.
И Клара не заставила себя упрашивать:
— Как полумесяц молодой
Сверкнула чайка предо мной.
В груди заныло у меня:
Зачем же в самый вихрь огня?
Что гонит? Что несет ее?
Не спрячет серебро свое….
….
— Думаешь, мы еще можем быть счастливы? – Клара спросила.
Интересный вопрос! Хотя уместен: уже давно он не был у нее – дела, семья и прочие заботы. Порой у Кости возникало ощущение, что он уже не настолько без ума от нее, как раньше. Размышляя о том, что никто никого по-настоящему не знает и что жизнь любого человека – загадка, попросил:
— Еще, пожалуйста, еще.
И Клара:
— Природы бессловесный крик
Поймай и всей душой почувствуй
В ней нет ни мысли, ни искусства
Но в ней источник сил твоих…
….
В 7-30 Костя позвонил Рубахину:
— Собрал наличку, Соломон? Я на подъезде. Где пересечемся?
— Так в офис не судьба что ль? Иль за тобою гонятся талибы?
— А ты чем озабочен так, что за город в напряг?
— Не знаю, как жену счастливой сделать. Избы и кони, ее завидя, прекращают скакать и полыхать – такая бл…. Всю ночь искал тебе наличку, вернулся – она плачет, стуча по коленям чуть оттопыренной губой. Первым желанием было – дать ей радостно по морде своим нехилым кулаком. Но выдержку проявил, хотя врубился – дома мне не рады.
— Не верит, значит? В женской любовной мотивации ужасно все запутано.
— То-то и оно. Потом она сотворила то, что и Содома со своей Гоморрой не позволял — стала скандалить, не стесняясь в выражениях, жестоких и ничуть несправедливых. Будто не жена совсем, а гадюка большой гнусности. Своим противным голосом разнесла в пух и прах свойства моего характера, мою наружность, манеру одеваться, моих родителей, то, как я ем, пью, сплю, хожу, смеюсь, храплю, щелкаю костяшками пальцев, рыгаю, пукаю и вообще: муж у нее оказывается сволочь еще та. Нет, ну ты скажи, Костян: сама умудряется грызть яблоко во время секса, а на меня орет.
— Грызть яблоко во время секса не эротично. А ты сошлись на классиков, которые считают: измену чаще всего подозревает тот, кто сам не верен.
— Ух, ты! – вскричал Рубахин. – Так я рогат?
Встретились на кольцевой, в шашлычке. Соломон Венедиктович был в больших солнцезащитных очках, и часть щеки замазана тон-кремом. Впрочем и Костя выглядел, как сталелитейщик ЧМЗ после двух суток непрерывной вахты у мартена.
— Что там на ГРЭС?
— Полный… — сказал Костя еще одно слово, выражающее крушение надежд, из шести букв (вторая и), но это не «фиаско». — Леденящий ужас! Караоке по-сибирски – тень Кучума над Тоболом.