— Давайте поговорим о чем-нибудь приятном! Например, о том, кто как планирует провести отгулы.
Костя демонстративно отвел глаза в сторону:
— Ну, у меня-то отгулов не будет.
— У вас-то понятно, а у других?
— Поеду к теще в деревню. Лес рядом, речка, сугробы – сказка! А воздух какой!
— Я буду дома сидеть. Балбесами своими займусь – оболтусами растут.
— Так, оболтусы или балбесы?
— Какая разница!
— А для меня понятия отдых и планы несовместимы – доверюсь судьбе…
Полностью дошедшая до кондиции основная масса сотрудников понукала выпить:
— Кто родился в ноябре, вставай, вставай, вставай…
— Ну, мне пора, — засобирался Инночкин. – Кажется, оргия начинается.
Но не успел уйти без скандала — уже у дверей тормознул его изрядно «уставший» Рылин и погнал с места в карьер:
— Что за херню вы затеваете с Рубахиным?
Рылин-мурылин, — машинально срифмовал про себя Костя, внимательно разглядывая пьяного инженера (ну, правильнее-то главного, но не сейчас) и прикидывая, кто тот по жизни – чудак на букву «м» или просто контуженный.
— А он разве не толково объяснил?
— Получается: вы с директором умные, а остальные не очень? Но я вам не мальчишка, чтобы мною крутить! Или думаешь, что ты здесь самый крутой?! Так я таких об колено башкой…
Чудак на букву “м”, без вариантов, – определился Инночкин.
Рылин сознательно шел на конфликт. Как человек неглупый, догадывался, что неспроста Рубахин затеял возню – в буржуи собрался. Но Соломошка ему не по зубам, а вот эта его конечность правая… Больше всего ему хотелось подраться с Инночкиным прямо здесь и сейчас — при всем честном народе. С нанесением друг другу телесных повреждений легкой и средней тяжести. С привлечением милиции и судебно-медицинской экспертизы. Вот будет знатный шухер, который собьет спесь с этого выжиги из снабжения и поднимет его (Рылина) в глазах директора. А может быть, и сорвет массовый уход людей от финнов, у которых Рылину больше светило. Он так думал.
А Костя иначе. Косте стало ясно, что спокойного разговора не получится. Можно было утащить буйного молодца в туалет и макнуть головой, куда следует, но как-то не хотелось связываться. Опять же – зима на дворе, в коридорах ощутимо сквозит, он же, бедолага, простудится.
Был и другой способ — пожестче. Пара хороших ударов сбивала пьяную удаль не хуже холодного душа. Но Рылин еще не перешел той грани, после которой у Кости начинали чесаться кулаки. Не вдаваясь в детали и уточнения, Инночкин сообщил главному инженеру о своем желании попрактиковаться в хирургии:
— Еще пару слов таким тоном, и я натяну тебе глаз на жопу да заставлю моргать.
Может быть, и удалась эта уникальная операция, но ей помешали.
Атакованный грудь в грудь Н. Л. Шулленберг Рылин хрюкнул и вмялся в стену. В этой позе ослаб, улыбнулся клинически, а отпущенный на свободу, походкой подзагулявшего матроса поплелся к столам в поисках свободного стула.
– Я так и знала, что все закончится скандалом, – сказала Нина Львовна, догнав Инночкина в коридоре. – Как с ними Соломон Венедиктович управляется? Воистину тяжела шапка Мономаха!
Негаданный наследник великого князя добросовестно отдувался.
На пиру-то, как в бане – все равны. Да ему не впервой!
— Командир! – вопил какой-то мужик, наваливаясь на стол. – Дай я тебя поцелую.
Соломон Венедиктович погрозил ему пальцем.
– А с чухонцами целоваться в лом?
— Так-то оно так, но если по правде, то совсем и не эдак, – закатал губы ремонтник.
Хорошее выражение, надо будет запомнить, – подумал Рубахин и крылато добавил к портрету рабочего. — Гвозди бы делать из этих людей — не было б в мире тупее гвоздей!
От сухощавого старичка, подсевшего с боку, так и веяло праведным гневом.
Что-то тут не так, – почувствовал Соломон Венедиктович и напрягся. – Какой-то «перенапряженный» дед.
— Если помните, меня зовут Каблуков Петр Петрович. Да разве ж всех упомнишь! Вон у вас сколько народу.
— А меня Сема Рубахин.
— Я знаю. Если позволите, начну издалеча.
— Надеюсь не со времен закладки первого камня в фундамент ЧТЗ?
— Мой отец погиб на финской войне.
— Ага! Начинаю догадываться…
— Ни в жисть не угадаете. Я этих финнов жду, не дождусь – у меня для них бомба припасена. Вспомнят, сволочи, Петра Каблукова! Обоих нас с батей вспомнят.
Петр Петрович потряс в воздухе кулаком и умолк.
— А от меня-то чего вы хотите? – спросил Рубахин.
— Ничего особенного. Просто прошу оставить в охранниках здесь и принять в новое предприятие.
— В качестве…
— Ну, скажем, подрывника-диверсанта.
— Ага! – Рубахин отстранился от говорившего и окинул его внимательным взглядом на предмет адекватности и вменяемости.
— В случае трагической гибели оклад мой прошу выдавать жене – Каблуковой Марии Тихоновне, – старик даже всхлипнул.
Если вдуматься, подумал Рубахин, то дед молодец – настоящий патриот-партизан!
Подскочил Барашкин, глаза закатил:
— Шеф! Шеф! Такое событие. Кино и цирк в одном флаконе!
Рубахин от деда улизнул:
— Пойдем в коридор, курнем – расскажешь.
Барашкин поведал:
— Мне сейчас с ЧеГРЭСа приятель звонил. Появился у них в офисе какой-то мужик, представился инспектором по кадрам из «Фортуны». Кто-то его там узнал, подтвердил – действительно, бывший кадровик из «Челябэнерго». Ну, тоси-боси, намекает – любую должность за наличку у финнов. Посыпались баксы. Он их собрал, списки составил кандидатов в руководители и укатил. Как оказалось, с концами пропал. А сегодня из «Фортуны» письмо пришло – экзаменация всего без исключения поголовья на профпригодность. Теперь эти лопухи – по три соискателя на одно место – бьются в истерике: и деньги мошеннику впарили, и переаттестации не избежали.
— Нет героя без геморроя! — улыбнулся директор. – Если б тебя искушали, Абрамыч, какую себе должность купил?
— Хватит с меня одного искушения, — помрачнел замдиректора по производству.
Рубахин понял о чем он. По административному положению Мустафа Абрамович является первым замом, но фактически право подписи документов в отсутствии директора у его заместителя по снабжению. И оклад у Инночкина гораздо больше.
Люди бывают разные – худые и толстые, вредные и не очень, скупые и щедрые, доверчивые и подозрительные, храбрые и трусливые, работящие и ленивые, раскованные и комплектующие… Желающие могут продолжить перечень до бесконечности.
Вредные, скандальные и чересчур дотошные работники не нравились Рубахину патологически. Собственно говоря, все перечисленные категории мало кому из руководителей нравятся. Скорее всего – не нравятся никому. Но у Соломона Венедиктовича была своя метода по выявлению таковых с последующим устранением. Для того он и «опускался» до пьянства в своем коллективе — когда подчиненный вдрыбаган и интересуется у начальника: «Ты меня уважаешь?».
Даже сегодня, на банкете по случаю, он приглядывался и выявлял кандидатов в «гугеноты Варфоломеевой ночи». Рубахин это называл «сталинским методом». Как-то услышал, что Вождь Всех Народов спиртным накачивал своих соратников, потом, слушая их пьяные бредни, делал выводы и подключал Берию.
А веселье уже расплескалось по всей конторе. Кто-то где-то плясал, кто-то пел или пил из горла, стоя в кругу. Парочки целовались. Рылин поправлял здоровье в туалете: он то блевал в писсуар, то умывался холодной водой – здоровье поправлялось медленно.
Рубахин, увидев свое отражение в зеркале над раковиной, вдруг показал ему оттопыренный кверху средний палец правой руки.
Толи о финнах сейчас вспомнил, толи о биточках жены….
Это была совсем ничего не обещающая встреча. Случайно столкнулись в дверях магазина студент Инночкин и его преподаватель Вербицкая — она с авоськами, он за пельменями шел, угнетаемый голодом.
— Давайте я вам помогу.
И поднялись в квартиру одинокой женщины – она с желанием отблагодарить знакомого парня ужином, он с желанием принять ее благодарность. Поели, попили кофе, послушали классическую музыку…
— Что это было?
— Бах. Доступный и гармоничный Бах. Тебе он понятен?
Чтобы не врать:
— У вас отличный вкус.
— А что ты любишь из классики?
— Мне, пожалуй, пора.
Инночкин встал.
— Как скажешь, — Клара Оскаровна заметно погрустнела, и Косте захотелось сказать ей что-нибудь хорошее.
— Спасибо за ужин, все очень понравилось, особенно музыка.
— Тебе спасибо. Так приятно провести вечер в чьей-то компании…
— Переезжайте в общагу, — пошутил. – Там этого добра…
— Много не надо. Достаточно одного, но хорошего, — Вербицкая подошла вплотную к Инночкину и неожиданно обвила свои руки вокруг его шеи.
Костя мягко попытался освободиться, но хрупкие на вид руки Клары Оскаровны держали его крепко.
— Мне так хочется, чтобы ты остался у меня еще ненадолго, — губы у доцента и кандидата экономических наук были горячими, и слова они произносили обжигающие. – Думай обо мне что хочешь, только не уходи.
Что же мы делаем? — хотел сказать Инночкин, но не подвластные разуму руки его уже обнимали женщину, а губы тянулись к ее губам. Поцелуи с одновременным освобождением друг друга от одежды продлились не более минуты. Затем Клара Оскаровна увлекла Костю через коридор в спальню.
— Я твоя, — сказала она, извиваясь в его объятиях, и больше ничего не говорила, только постанывала от наслаждения.
В глубине души Инночкин понимал, что никакая это не любовь: им просто-напросто пользуются – ну, да и пусть!
— Это называется – нечаянная радость, — сказала Вербицкая, когда они, наконец, утолили страсть. – Ты сердишься на меня?
— Нисколечко не сержусь, — ответил Костя и не соврал.
Какой смысл сердиться на соблазнившую тебя женщину? В конце концов, им обоим было хорошо друг с другом, Ему, во всяком случае, точно было хорошо. Даже очень.
— Это хорошо, — Клара приподнялась на локте и посмотрела Инночкину в глаза. – Ты придешь еще?
— Не уверен, — ответил Костя.
— Почему? – тонкие брови хозяйки квартиры взметнулись вверх. – Я слишком торопилась, да? Извини, просто у меня больше года никого не было. В следующий раз буду вести себя как надо. Ты оценишь.
— Да не в этом дело. – В подобной ситуации было просто невозможно не обнять женщину и не привлечь к себе. – У меня ведь девушка есть.
— Странно было, если бы у тебя ее не было – такой парень! — сказала Вербицкая, прижимаясь к нему всем телом. – Но я ведь ни на что не претендую, только на встречи… Иногда.
— Я буду себя чувствовать предателем по отношению к ней.
— Да, это проблема, — вздохнула женщина. – Скажу для сведения – я люблю жить одна и не собираюсь жертвовать своим одиночеством, чтобы не пришлось считаться с чужими привычками и желаниями. Когда-то очень хотела завести ребенка, но выяснилось, что мне и это не под силу, поэтому внебрачных детей от меня можешь не опасаться. Для бесед по душам и поездок на море у меня есть подруги…
— Тогда зачем тебе я? – полушутя-полусерьезно спросил Инночкин.
— Исключительно ради секса.
Костя уже достиг того возраста, когда начинаешь понимать, что секс не может быть просто сексом и не влечь за собой ничего. На самом деле с секса все только начинается – и настоящие отношения, и взаимные обязательства, и осложнения с неприятностями.
Правильнее всего было встать, молча одеться и уйти. Навсегда. И при встречах в универе коротко, по-деловому здороваться, не более того. Но подумать легко, а сделать трудно. Хотя бы потому, что подобное поведение было бы невежливым по отношению к милой, очень симпатичной и явно расположенной к нему женщине, которая пригласила его в гости, накормила, угостила вкусным кофе, развлекла музыкой и напоследок показала ему «небо в алмазах». Оттолкнуть ее и начать одеваться было невозможно. Раньше надо было отталкивать. До того, как… Но и просто лежать тоже было тяжело – чувство недовольства собой нарастало и могло спровоцировать взрыв.
Положение спасла Вербицкая — если, конечно, это можно было назвать спасением.
— Ты все же сердишься, – тихо сказала она и замолчала, то ли ожидая ответа, то ли обдумывая следующую фразу.
Инночкин молчал.
— Ты больше не придешь…
— Наверное – да, — «наверное» Костя вставил из вежливости. – Не приду.
— Тогда я сейчас возьму от жизни все, что она способна мне дать, – женская рука скользнула вниз по животу парня, проверяя, готов ли он к новым подвигам.
Для того чтобы немедленно встать и уйти, надо быть святым-пресвятым.
Семь бед – один ответ! – рассудил Инночкин и ни о чем больше не думал…
На завтрак Клара разогрела в микроволновке пиццу, которую они пошустрому съели и выпили кофе….
Потом поехали в универ.
Прошло десять лет.
Рубахин подкинул Костю до банка, пообещал заехать по звонку, но расставаться не торопился:
— А с госпожой Вербицкой у тебя что-то было или только складываются предпосылки?
