Берёзы ветви с нежно-золотой
Листвой в ночи седыми мнятся.
Дождь вялый, а не проливной
Весь день, и вышло дома маяться.
Фонарь, котельной крыша, блеск
Воды… Берёза поседела,
Но очевидно не от бед,
Сеть бед земных – её ли дело.
ТЯЖЁЛЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
(стихотворение в прозе)
Писал всегда, сколько себя помнил; писал, пламенел словесной страстью, и образы находили наплывами – порою жаркими, порою душными, из напластования каковых надо было выбираться.
Учился… на журналиста, но журналистика казалась словесной мелочью рядом с громадой литературы, а условия существования в Союзе были таковыми, что надежды на признание сулили успех – в том числе и денежный.
Женился, жена – экономист, неплохо устроилась в исследовательском институте, и как-то так сложилось, что основные деньги её, а он, всё пишущий, всё разносящий по редакциям свои рассказы, ничего толком и не зарабатывал.
Когда родился ребёнок, он больше времени проводил с ним, чем жена, а печатался чуть, и как журналист, в общем-то, не состоялся: связей нужных не завёл, любую заметку писал долго, медленно, даже рассказы получались быстрее.
В тесный, липкий ком скатывалась жизнь, ком нарастал годами, мальчишка превратился в подростка, отца печатали иногда, и, давно лишённый мечтания… не о славе даже, об обычном читательском тепле и профессиональном признании, писал по-прежнему, ходил по редакциям…
В одной, вместо того, чтобы напечатать, предложили поработать внештатным рецензентом – согласился, что ж…
Долго проработал – сынок успел закончить школу, получить профессию краснодеревщика (чтобы кусок хлеба был); страна развалилась – литература вовсе оказалась не у дел…
На старости лет издал две книжки за свой счёт…
Жена всё работала – теперь уже в другом научном институте.
Он долго, тягуче, муторно-мучительно размышлял над смыслом всего, что было с ним… Над осмысленностью бытия вообще, не приходя ни к каким выводам…
* * *
День – гора, поутру, мнится, на
Оную вскарабкаться едва ли.
Высится громоздкая она,
Сложности подъёма, как детали
Представляя. Одолеешь? Нет?
Октября финал дождливо-серый.
В окна глядя, жаждет видеть свет
Человек седой, усталый, зрелый.
Хмарь сочится мутно-тяжела.
В лужах мокнут листья, и такая
Жуткая тоска тебя взяла
За душу, задач не объясняя.
* * *
Воздушный шар под потолком,
Как призрак, покачнёт главою.
Не страшный явлен мне при том,
Занятный призрак, я не скрою.
Ребёнок с праздника принёс
Воздушный шарик… В сад отвёл я
Мальчишку, сам взираю квёло
На шарик – к потолку прирос,
Как будто… И зелёный хвост
Его почти до пола… Хуже
Всего фантазий взрослых ворс,
Нелепых и смешных к тому же.
* * *
Ворона, севшая на край
Оранжевой многоэтажки
Сорвётся, в бездну канет – грай
Успев издать корявый тяжко.
Ворона просто улетит
Дождливой стылою порою.
О смерти мыслями разбит,
Давно не тянешь на героя.
Но… кроме смерти разве есть
Хоть что-то важное на свете.
Дела, работа, стыд и честь,
Играют и смеются дети.
Но вектор к смерти, только к ней,
А мы о ней так мало знаем.
В раю возможен первый снег?
Но кто посмеет грезить раем?
Посмертье есть? Что там живёт?
Альтернатива почве, свету
Какая? И зачем нам плод
Земных познаний, коли нету
Ответа, что же с ним потом
Произойдёт? Взлетит ворона,
С которой начал вить стихом
Свою тоску… И полусонно
Дождь сыплет: жалок, невесом.
* * *
Лёгкие звёзды кленовых листьев
Снег белизною украсит, лёгок –
Мол, уж довольно им золотиться.
Снег, растянувший немало плёнок,
Скоро сойдёт, в октябре не уверен
В собственной силе. Кленовые листья
Скорчено, буро глядят на деревья,
С коих дано им было пролиться.
ЧЕМ НЕ НОВОЕ СЛОВО…
(стихотворение в прозе)
В маленькой комнате хрущобы – несколько празднично одетых молодых людей.
Они курят, выпивают понемногу, пока в большой мама хозяина накрывает стол.
-А у меня любимая книга «Мастер и Маргарита» — говорит рослый красавец, студент третьего курса Финансового института.
У него – как и у остальных – впереди карьера, денежные перспективы, и проч.
А этот один – работающий в библиотеке того же вуза, недавно попавший в молодёжную компанию, а до того – книгочей, маменькин сынок, хочет буквально разлиться, растечься речью о книгах, которыми жил с десяти лет, но понимает неуместность этого, улыбается, говорит пару слов…
…- Вам нужно найти ему среду. – Говорил психиатр, которого посещали в домашнем порядке – давным-давно уже, когда ходил в школу… класс седьмой что ли? – Без среды – он погибнет.
Колоритный психиатр, и его берлога – не менее колоритная: точно сплошной книжный тоннель.
И – расцветает тогдашний ребёнок, и говорят о книгах, говорят…
-А ты пьянки снимай, а! Эффектно, с операторской изощрённой работой. Чем не новое слово в кино? Раз ты так тонко чувствуешь кадры, их архитектонику. Поступай во ВГИК. – Приятель советовал, когда гуляли зимним вечером под роскошное сиянье снега, и жизнь представлялась неопределённым маревом, и он делился своими мыслями – своими будущими фильмами, как шутил.
Чем не новое слово…
Под пятьдесят круглые шарики воспоминаний перекатываются в голове, и пожилой литератор, улыбается криво, улыбается самому себе, не зная, где теперь всё эти люди, вспоминая, как развалилась страна, погребая под останками планы и надежды миллионов, давая горстке идти по головам, и не зная, также, что можно сказать о своей жизни…
СТРАННЫЙ КАДРИК СУДЬБЫ
(стихотворение в прозе)
-Мать его звонит мне, грозит – представляете, к чёрным магам, мол, обращусь, сглазят тебя, и так далее…
Красавица повествует заведующей библиотекой, где работает, о своём разводе с мужем, о действиях свекрови. Гипотетических действиях, пока – только слова….
И сидящий рядом сотрудник, некогда влюблённый в неё, отвечает:
-Ничего, найдём противодействие. У меня знакомая ясновидящая есть.
-У тебя? – удивляется.
А что?
Красавица умерла в 39 лет…
Через год после своего нового гражданского мужа.
Он, почти достигнув пятидесятилетнего рубежа, вдруг вспоминает странный кадрик судьбы, думает, ёжась, а вдруг бывшая свекровь действительно сделала что-либо подобная?
Его знакомая ясновидящая давно мертва, и любой подобное предположение, а иные сквозят порой в голове, не проверить уже никогда.
БЫЛА ЭТА МОНЕТА
(стихотворение в прозе)
Была эта монета среди других, была…
В восемнадцать лет, попав в круговорот молодёжной компании, ослеплённый огнями вечеринок, уютом кафешек, ночными шляниями, выпивкой во дворах, смесью одиночества, грусти и радости продал монеты, продал, без сожаления и разочарования, а деньги… просто прогулял их тогда с приятелями и подружками.
Была у него эта красивая, серебряная монета, была…
Много лет спустя, устав от хожения на пустую службу за две копейки зарплаты, много сочинявший и не мало печатавшийся – без славы и гонораров, конечно – уволился, поскольку родные (а и не представлял, что будет семья), сказали – есть на что жить.
Много лет спустя, пресыщенный разочарованиями, одиночеством, устав и от парения и взлётов сочинительства, и от отчаяния, рождённого невозможностью быть услышанным, и от фантазий, замшелых башенных лестниц и парящих замков – стал снова покупать монеты: потихоньку, радуясь покупкам, как ребёнок игрушке.
Была эта монета.
Мечтает купить её опять.
Больше мечтать не о чем.
* * *
Сны Змей Горыныч видит об
Огне, бушующем повсюду,
Храпит столь счастливо, и об-
жигаясь о пристрастье к чуду.
Кощею снится смерть своя,
Давно уставший от бессмертья,
Стремится в тень небытия.
Не верите? А вы поверьте.
У каждого такие сны,
Какая жизнь, какие дни.
* * *
Барабанит, долдонит
Нудно о подоконник.
Одиночество жжёт
Мозг, остудит ли дождик?
Ощущенья умножит.
Счастье нужно, как йод,
Если раны проело
Одиночество – тело
Не страдает при том.
Просто дождик под вечер.
Фонарей яркий веер,
И мечты о другом.
* * *
Публикации – окна в мир,
Чтоб совсем в себе не погибнуть.
Навысовывался, пойми,
Хватит, ясен мир до изгиба.
Снова ищешь окошки в мир.
КОД КРОВИ
Код крови: ощущения отца
Продолжил, как малыш тебя продолжит.
Код крови ты стремишься без конца
Исчислить жизнью. Будто должен.
Должен.
Важней всего, как будто, этот код —
Определил существованья плод.
ВОТ И ВСЁ
(стихотворение в прозе)
На этот автобусный маршрут нет билета, и не спрашивайте, где его купить.
Автобус придёт за вами, и ещё за несколькими людьми, когда вы, упитанные одиночеством жизни, тоски, страха смерти будете стоять на углу переулка, возле торца мрачного одинокого здания; будете стоять, не зная, что делать, куда идти.
И когда автобус остановится, вы сразу узнаете его, поймёте, хотя и не хотите этого: пора садиться.
Двери откроются, вы взойдёте по трём ступенькам, и увидите несколько голов, возвышающихся над креслами, но никто не обернётся, никто не заговорит с вами. Двери закроются, автобус поедет. Он будет ехать мимо чёрных и серых домов, где ни одно окно не вспыхнет, он будет ехать один по узким маленьким улочкам, где нет никакого движения, и никто из пешеходов не пересечёт улицу, ибо нет их вообще – пешеходов.
Свет будет сер, темнота не наступит.
Автобус остановится столько раз, сколько, помимо вас, пассажиров, и каждый выйдет, и, заметив его лицо, вы поймёте, что страшно человеку, не хочется этого делать, но выбирать не приходится.
Отсутствие выбора становится очевиднее и очевиднее, автобус покинет город, и дорога будет разматываться на манер серпантина, поднимаясь: нечто подобное нагромождению скал будет тянуться по обеим сторонам, и свет уйдёт почти, но темнота будет прозрачной.
Наконец, автобус остановится.
Вам станет страшно, хотя – всё понятно уже, и никто не заметит страха на вашем лице.
Вы подойдёте к двери.
Вздохнёте.
Выйдете.
В последний раз.
Вот и всё.
* * *
Ковбои, индейцы,
Индейцы, ковбои.
Играли мы в детстве,
Как будто с судьбою,
Своею играли,
Об этом не знали.
Ковбои, индейцы,
Стрельба, приключенья,
Как здорово в детстве,
И – всё по теченью.
А дальше – всё против,
И всё тяжелее.
И детство – как промельк
Глобальной идеи.
* * *
Орнамент усложнённый Иоанна,
Чьё откровенье – языки огня,
И мхи веков, небесная поляна,
Лёт сумасшедший бледного коня.
Литература, или предсказанья?
Орнаменты закручены сложней,
Чем лабиринт истории, за гранью
Какой так много.
Чуден смех детей…
С НЕИЗВЕСТНЫМИ ПОСЛЕДСТВИЯМИ, УВЫ
(стихотворение в прозе)
Тяжёлая, массивная, не прозрачного стекла бутылка шампанского в руке у приятеля: Мол, возьмём, выпьем, а?
Взяли.
Ходили искать строительный кооператив: приятель, бурно и быстро вливавшийся в новую жизнь в начале девяностых, сказал, что мог бы устроить тебя – ибо зарабатыванье денег сносило всем голову; а ты, тогда работавший в библиотеке, пожал плечами: Что я руками-то умею?
-Научат. – Ответил.
И – поехали…
Долго блуждали между ангарами, шли неровными тропками, зелень августа казалась выжженной, пыль витала.
Искали, приятель спрашивал…
Потом развёл руками несколько карикатурно:
-Ну, извини. Уточню где, ошибся что ли…
Он и сам не верил, думалось, что ты устроишься туда, будешь пилить что-то, строгать; не верил, зная тебя, тогда уже прижатого судьбою к письменному столу, пригвождённого к нему литературной страстью – с неизвестными последствиями, увы.
ВЕЧЕРОМ
(стихотворение в прозе)
В прозрачной темноте октября, долго сочившегося дождями, малыш разводил два крыла луж, лихо рассекая пространство двора на самокате.
Он катил и катил, отталкивался, набирал новую скорость – и мягкая плоть луж принимала его, раздавалась, и малыш ликовал, пока отец бежал сзади, поспевая, отставая.
У подъезда, где фонарь ронял конус серебристо-синего света, малыш резко затормозил, и сосед, куривший под козырьком, сказал:
-Как ты лихо рассекаешь!
Малыш посмотрел на дядю, но не ответил.
-Добрый вечер! – подошедший отец чуть приобнял малыша. – Ну, малыш, скажи – здравствуйте.
-Застуйте… — смущаясь, сказал малыш.
-Здравствуйте, — ответил сосед сразу им обоим. – Из сада?
-Ага.
Говорить, в общем, не о чем.
Отец нажимает кнопки домофона, они исчезают в подъезде.
Сосед курит, думая, что если бы жизнь сложилась несколько иначе, мог бы и у него быть такой мальчишка… катался бы на самокате… ходил в сад…
Так, алхимия вещества
Раскрывается крошками снега.
Побурела, слежалась трава,
Цветом известь сегодня небо.
Крошки снега, их таянье, вновь
Осень в старой дерюге проходит.
В ноябре мало ярких тонов.
Снежных ждёшь, будто в детстве, угодий.
ШКОЛЬНЫЙ ДИПТИХ
(стихотворения в прозе)
1
Под пятьдесят пожилой, седобородый литератор вдруг вспоминает историю со своим нашумевшим сочинением – в седьмом классе что ли советской школы?
Тогда на тему о героях, он написал о писателях, при чём не слишком упоминаемых в Советском Союзе, и колоритный словесник, поставив ему пятёрку, устроил долгое обсуждение, предварительно сам раздраконив сочинение с идеологической точки зрения…
И вот пожилой, потрёпанный жизнью сочиняет стихи о былом, вдруг представляя, как одна из красавиц класса, шурша форменным платьем, подходит к нему, улыбаясь, и спрашивает:
-А ты что вечером делаешь?
-Ничего.
-Пойдём погуляем?
Он пугается, соглашается…
Он представляет, как, волнуясь, идёт к её дому, а жила в хрущобе, рядом со школой, как выходит она – нарядная, сияющая, такая красивая…
Он, улыбаясь самому себе, и забыв листок со стихом, представлял первый роман, выстраивая действительность, альтернативною той, что была…
Потом улыбка сползает с лица, он дописывает стих, зевает, вспоминая, что одноклассница эта давным-давно живёт в Штатах, и идёт спать.
2
-Саш, а какие ты книги о самоубийцах читаешь? – задорно спросила в рекреации возле английских классов.
Иногда, вместо урока английского, вместо так называемого внеклассного чтения, получалась дискуссия. Он был маленьким книгочеем, и всё начиналось с острого его какого-нибудь высказывания.
Острого, не советского.
Девочка, спросившая его, была задорная, златовласая, с вздёрнутым носиком и ямочками на щеках, и… точно нежными маленькими флажками, мимикой перекипавшими по лицу.
Он – неуклюжий физически, изощрённый читатель, не особо привыкший общаться с девочками, говорил что-то о Достоевском, Фолкнере…
На английском сидели рядом, и соседство казалось волнующим, хотя вида не показывал никогда.
Прекрасно танцевала, занималась лёгкой атлетикой, романила со спортивными, рано созревшими парнями.
В раздевалке – решётка закрыта, и хозяйственник, что должен отомкнуть, где-то застрял.
-Мужики, — говорит её подруга, — ну, перелезьте, скиньте шмотки.
-Где тут мужики, — бросает она презрительно.
А он, книжный мальчишка, болтает со своим приятелем, будто не реагируя на её слова, и на то, как появившийся спортивный одноклассник лезет по решётке, перебрасывает пальто.
Но – слушала, как он читал стихи – он здорово делал это, выразительно, взахлёб; слушала, глаза блестели…
А на каком-то огоньке, — устраивались в биологическом классе, ибо классной была биологичка, она вдруг крикнула ему: Саш, ну что ты там сидишь, иди к нам! И ответил грубо, залихватски: А на хрена? Хотя пойти очень хотелось.
…Она в Штатах давно, иногда переписывается с ней по компьютеру; а видел после школы дважды: заходила к нему с одноклассником, с которым закрутился роман.
Что ж? Сочиняя стих о событиях вокруг детского своего сочинения – они порою вызывали подлинные скандалы, представил, мечтательно улыбаясь, как подошла к нему, предложила погулять…
Потом – рассмеялся, махнул рукою…
Нелепо фантазировать, когда под 50, и жизнь сложилась так, как она сложилась, отлилась в давно известные формы, хотя не много будущего впереди и безвестно совсем.
* * *
Желтовато-серые коробки
На площадке лестничной громоздки.
Падают, их поднимаешь робко,
Отшвырнуть ногой серьёзней можно.
У соседей мебель поменяли,
А коробки эти не убрали,
Мелкий дискомфорт создав другим.
Дискомфорта в оной жизни много.
Так банально тянется дорога,
Столь банально сделался седым.
НЕБО, ТЕКУЩЕЕ ОВАЛАМИ, ДУГАМИ, АРКАМИ
(стихотворение в прозе)
Доска – качать пресс – опирается на стул, доверху заваленный растрёпанными журналами; а вторая комната малюсенькая: будто кровать такая специфическая, а не комнатка, и ещё компьютер вошёл.
Обои в первой имитируют книжные стеллажи, и дёрнулся, провёл по ним пальцем…
-Что? – засмеялся одноклассник. – Книги думаешь? Я тоже сперва так решил…
Книг, естественно, нет – полно бумаг, исчёрканных какими-то рисунками, папки набиты, из них всё вываливается, много журналов без верхних страниц: навалены повсюду, слоями, материками, а приятель говорит:
-У меня из закуски – только хлеб.
-А! что тут закусывать – одна бутылка.
-И впрямь.
Из кухни приносит батон и кувшин с водою, и устраиваются они на софе, расставив и разложив еду и выпивку на сиденье стула: хлеб порезали на доске.
Три компьютера стоят на столах, системные блоки открыты, и сложная – для гостя-гуманитария – архитектура начинки гудит и мигает.
Они выпивают – им некогда было привычно-банально гулять, пить… шлялись много, разнообразно; потом старели, жизнь устаканивалась, и вот – не виделись год.
-Не знал, что ты квартиру в нашем районе снимаешь…
-Да, тянет. Свою бывшей жене отдал, здесь пока квартирую.
-Занимаешься тем же?
-Ага. Компьютерная графика, фотография…
Аппаратура навалена всюду – зачехлённая и нет.
Встретились на заснеженных тропках дворов, один гулял, второй возвращался домой, и вот – зазвал; а денег наскребли только на бутылку.
Когда-то – была бы разминка, теперь…
Плетётся разговор, склеивается кое-как, и становится, в общем, ясно, что обо всём переговорено настолько, что не зачем нечто ещё добавлять.
Но – сидит гость, тянутся сигареты, замедляют распивку бутылки.
Из окна видны голые верхи тополей, соседние, точно исколотые игольчатым инеем стены домов, и небо, текущее неровными овалами, дугами, арками.
* * *
Геометрический узор
Из треугольников, квадратов…
Подстилку брали вы когда-то
На пляж, и помнишь до сих пор…
Отметит палец завиток
Меж геометриею данной,
Коль даром учится урок
Действительности постоянной.
Узор подстилки пестроват,
И строчковат, ещё строфичен.
Никто ни в чём не виноват,
И все во всём. Узор привычен.
* * *
О нитку шарика воздушного
Виском заденешь, волосами.
Он, вроде существа послушного,
Упёрся в потолок и замер.
Потянешь – вновь отпустишь: хлопнет
О потолок, и – неподвижен.
Порою усмехнёшься – подвиг,
Что ты к пятидесяти вышел.
* * *
Алимушкин и Ключарёв,
Их дружба, скучно-бытовая.
Маканин, сварщик разных слов,
Уединённо жил, взирая
На явь и изучая жизнь
Из им же сочинённой башни.
Был андерграунд безо лжи
Укоренён во дне вчерашнем.
Довольно средним автор был,
Был перманентным лауреатом.
Своё искал, своё любил,
Успеха получил свой атом.
* * *
Ей-богу, слава богу – частые
О страсти к Богу ль говорят?
Иль в судьбах об его участие?
А судьбы многие, как ад.
Нет ощущенья – есть над нами
Всевидящий и бог-любовь.
Но есть надежды, что мы в яме
Не навсегда… Всегда таков
Надежды вектор…
* * *
Нежно-рассыпчат и хрустит,
Иль плавный, будто облака.
Язык блистает и кипит,
И отразились в нём века.
О! эта роскошь языка!
Архитектурная, лепная,
И низовая, и благая.
И мощь его весьма легка.
* * *
Кто ж виноват, что как полено
Страну сломали о колено
Мы сами – глупостью, и жаждой
Сластей различных – хочет каждый.
Ища врагов, страну сломали,
Заложники горизонтали.
Мол, однава живём – погуще
Необходимо… И полушки
Идеология такая
Не стоит: скверная, слепая.
Кто ж виноват, что о колено
Страну сломали, как полено
Мы сами, на других кивая?..
