Жили-были два буржуя

— Что мне вашими советами очко конопатить?
— Господин директор, — Инночкин взял официальный тон. – Великий и могучий народный язык аргументирует весьма убедительно, но интеллигентный человек даже в состоянии раздражения или в споре не должен прибегать к подобным выражениям. Что же касается вашей заботы о профилактике ануса, то, вероятно, в этом сказываются несколько факторов – предвидение неизбежного, духовная зрелость и необыкновенная деликатность в интимных вопросах.
— Довольно с меня! – вскочил Кац. – Вы явились сюда, чтобы оскорблять?
— С чего вы так решили? – невинно спросил Константин, оставаясь в кресле.
— Это уж мое дело с чего….
— Ваше дело? – переспросил с улыбкой гость. – Если вы хотите жить, утешаясь пословицей «Бедность не порок», то это, конечно, ваше дело. Но то, что вы делаете здесь, также и наше. Если стройка встанет, кому это на руку? Поэтому предлагаю: без кипятка собрать всех заинтересованных лиц и провести мозговую атаку на проблему. Так поступает весь цивилизованный мир.
— Проблема моя и только моя! – задохнулся яростью Кац, будто речь шла о деньгах, которыми ему в напряг делиться.
— Вот что я вам скажу, Абрам Моисеевич, — сказал Инночкин с купеческой улыбкой. – Я менеджер по образованию и призванию. Всякое бывало в моей работе, но не помню случая, чтобы ругань приводила к чему-нибудь хорошему. Так дела не делают. Встречались мне руководители, которых нянька или мамка в детстве роняла на пол….
— Все-таки нарываетесь! – не без удовлетворения вставил фразу Кац, остывая.
— Не будьте таким грозным, — продолжил Костя. – Поразмыслите-ка лучше о своем бесперспективном будущем, если пустите дело на самотек. Ну что вас ждет? Отстранение? Фиаско строителя и руководителя? Уголовное дело? Зона? Тогда не мешало бы вам приготовиться к серьезной перемене судьбы и взвесить всю бренность существования подозреваемого, обвиняемого и осужденного. Что собственно вы представляете собою по сравнению с Вселенной, если принять во внимание, что самая близкая неподвижная звезда находится от этого кабинета на расстоянии в двести семьдесят пять тысяч раз большем, чем солнце. Если представить вас в космическом пространстве в виде космического тела, вы безусловно будете слишком ничтожны, чтобы вас можно было увидеть даже в самый мощный телескоп НАСА. А вы тут ругаетесь и грозитесь, нанося вред здоровью, вместо того, чтобы оставаться спокойным и рассудительным, как само мироздание. Если даже вас посадят, господин директор, вы не должны терять бодрости духа, а обязаны доказать своим оппонентам, что все окружающее вам параллельно, что вы останетесь личностью и в дохлой лагерной обстановке.
— Ну, знаете! Всему границы есть, — устало сказал Кац, возвращая креслу свое колобковое тело. – Вашей же наглости не видать пределов.
— Что правда, то правда, — согласился Инночкин. – За интересы дела всегда готов биться до конца, как хоккеист НХЛ. Я думаю, что и вы из двух перспектив по какой дороге идти – вымощенной желтым кирпичом или той, что ведет в дом из серого шлакоблока, к окнам которого по странному капризу архитектора привинчены стальные решетки, выберете путь в Изумрудный город. Тогда говорите: над кем надругаться.
Кац плюнул с досады в урну. Кац тяжело вздохнул. Наконец, Кац спросил:
— Объясните мне неразумному, интеллигентнейший вы человек, что можно предпринять в сложившейся ситуации? Через две недели нагрянет комиссия от заказчика – и какими объемами прикажите отчитываться за предыдущий транш? Спасти в такой ситуации может только чудо.
Взор Инночкина запылал: он зело любил дискуссии. Но еще более – вот такие ситуации, требующие напряжения ума и нестандартных решений.
— С удовольствием, — охотно согласился финансовый директор «Рубина». – Чудо, говорили мне в Кембридже профессора – это стечение благоприятных обстоятельств и факторов в одной точке временного континуума. Это чудо мы организуем сами. Собирайте специалистов, заинтересованных в деле, на мозговую атаку.
Кац строго взглянул на гостя, но Костя не стушевался:
— Скрывать факты угрозы благополучию предприятия от ближайшего окружения – это моветон. Действовать командно – почерк успешного руководителя. За время своего руководства на стройке, надеюсь, вы успели создать команду? Давайте проверим ее боеспособность.
— Так-так, — вздохнул Кац. – И вас приглашать? Большое спасибо за науку.
— Не за что, — ответил Инночкин. – В интересах дела я воробья на коленях загоняю в чистом поле. И это не подвиг – разумный поступок члена команды, которому престиж предприятия превыше всего. Так диктуют законы рынка. Иначе не выжить, господин Кац.
Господин Кац только улыбался, как человек, которому уже ничего в этой жизни не мило. Потом в припадке нахлынувшего вдруг позитива – будто соломинку схватил утопающий — достал из стола коробку с сигарами и угостил Константина.
— Курите! Если выкрутимся, возьму вас к себе, и будете жить, как у Христа за пазухой. Слово мужчины!
Вместе с ароматом заокеанского табака на директора-жулика нашел новый припадок великодушия, и он насулил Инночкину всяческих благ – кабинет, секретаршу по его выбору, персональный авто и новехонький коттедж в жилье.
— Вытащу деньги из оборота, и в этом плане вас не забуду. Простите за неучтивую встречу – бывает, разнервничаешься на работе… Теперь производите на меня самое благоприятное впечатление человека порядочного и образованного.
— Честное слово, — поклялся Кац, чувствуя неожиданную зависимость от незнакомого молодого человека.
— Что Бог ни делает, все к лучшему, — согласился Костя.
Через час в кабинете директора собралось десятка полтора специалистов и руководителей разных уровней организации генподрядчика думу думать. Однако, на лицах всех участников мозговой атаки была прописана усталость. И безнадега – великая стройка день ото дня сбавляла обороты с перспективой совсем заглохнуть.
Пристально глядя на длинный стол уставленный пепельницами Кац открыл внеплановое производственное совещание:
— Уважаемые коллеги! Жизнь диктует свои законы – увы, жестокие. Да будет известно вам, что через две недели к нам приезжает комиссия заказчика, которая решит судьбу нового транша, если мы сумеем отчитаться за предыдущий. Отчитываться нам, к сожалению, нечем. Какие будут соображения по этому поводу? Ведь мы единая команда – не правда ли?
Ответ читался на лицах присутствующих – хитрая бестия! Как навар с оборота отчужденных средств себе в карман. Как отвечать за содеянное – мы одной крови!
— Мы должны найти выход из создавшегося положения. Давайте делиться соображениями. Вы меня понимаете? Кто что имеет сказать по вопросу? – Кац напирал. – Главный инженер?
Главный инженер по фамилии Мулерман смущенно кашлянул и заявил, что из ничего невозможно ничего сделать – законы, мол, физики: тут он бессилен.
— Самое лучшее, — резюмировал Кац, — выдать себя за идиота.
То ли он имел в виду себя, то ли заявителя, то ли остальным советовал – получилось недосказанным. Те (остальные) так и сделали – переглянувшись, натянули на лица маски беспросветного кретинизма. Только Инночкин, как древнегреческий бог воровства, хитро улыбался своим мыслям и неудачной игре незадачливых артистов, бросая ласковые взгляды на директора. Наверное, с таким обожанием и нежностью смотрят на вертел с бараном. И баран с вертела отвечал ему кротко: «Скажи ты что-нибудь, золотой мой, вымолви хоть словечко!» Это было чертовски трогательно.
Остальные, между тем, пришли к заключению, что Кац окончательно спятил, и, должно быть, теперь его заберут в министерство. Какую-то атаку мозговую удумал! Сам воровал – сам отвечай.
— Господа, — требовал Абрам Моисеевич, — пошевелите мозгами. Ну же, ну…
Но собравшиеся господа молчали и дельных мыслей не обнаруживали.
Тогда поднялся Сологуб, начальник участка жилищного строительства, любивший звук собственного голоса больше здравого смысла.
— Надо устроить какой-нибудь форс-мажор.
Все взглянули на этого глупца, усердие которого на стройке граничило с идиотизмом. Он всегда заводил разговоры на темы, в которых совершенно ничего не смыслил, пока его не обрывали и ставили на свое место. Что и сделал немедленно Кац:
— А вот вы, покуда я не разрешу вам говорить, извольте молчать.
Помимо всего прочего, у Сологуба была скверная привычка оправдываться: он старался всех убедить, что у него только благие намерения.
— Простите, Абрам Моисеевич, — вступился он за свою идею. – Умнее нам ничего не придумать.
Все посмотрели на него с презрением. А Кац махнул рукой – заткнись, мол.
Неугомонный Сологуб несогласно кашлянул, и директор с тяжким вздохом сказал:
— Какой к черту форс-мажор? Посмей только впутать нас в какую-нибудь историю! Смотри у меня…
Хотя казалось бы, куда скверней истории растраченной казны?
Момент, когда он умолк, чтобы перевести дыхание, Сологуб использовал для своей вставки:
— Прошу великодушно меня простить, но вряд ли присутствующие здесь придумают что-нибудь умнее разыгравшейся стихии, нанесшей значительный ущерб…
Кац не дал ему договорить:
— Что за бредовая идея! Как вы сможете убедить комиссию, что буран-ураган, обваливший стены и крышу, пронесся лишь по стройке, не затронув город, и не зафиксирован синоптиками? Это на старуху бывает разруха, а у нас стройка века! И умнейшие над нами головы.
Директора так и подмывало сказать начальнику участка жилстроя что-нибудь неприятно-поучительное, но его опередил Инночкин:
— Как вы собираетесь обозначить следы разрушений разбушевавшейся стихии?
Сологуб пожал плечами:
— Ломать не строить.
Кац обвел всех грустным взглядом.
— Я вот запру вас сейчас здесь, как конклав кардиналов, и будете сидеть, пока не найдете козла отпущения или не придумаете способа, как нам замазать глаза комиссии. Мне стыдно за вас – ин-же-не-ра!
Кто-то не сдержался и тягостно охнул:
— Ой, мне нельзя опаздывать с работы!
— Так думайте, думайте, думайте! – Кац утвердился в своем решении нынче же любыми путями свалить проблему. – За что получаете деньги? Что можете? Чему учили вас? Что вы знаете вообще?
— Вас знаем, — буркнул кто-то.
— Нет, вы меня не знаете, — зашипел Кац. – Может быть, вы знали меня с хорошей стороны, но теперь узнаете и с плохой. Я не такой добрый, как вам кажется. Я любого из вас доведу до слез. Сидите и думайте! Чтоб через стену слышен был скрип ваших мозгов.
И Косте:
— Идемте – пусть люди работают.
По глазам оставшихся в запертом кабинете директор догадывался, что все они думают о нем весьма скверно, что ущемляло его самолюбие. Чтобы утешиться, Кац пригласил Костю поужинать:
— Давайте подвигаем челюстями – может заработают мозги.
Свет в зале голубой струился, звучала приятная расслабляющая музыка. Посетители ресторана шумели за столиками, в танцевальном кругу суетились пары.
Удрученный Абрам Моисеевич Кац был много элегантен и немного пьян. Нового знакомого он обожал и боялся. Поэтому звал его не по имени-отчеству, которого так и не узнал, а по фамилии – господин Инночкин. Глядя на него, Кац испытывал непреодолимое желание вытянуть руки по швам. Ему даже хотелось откашляться прежде, чем начать говорить – как бывает с людьми средней ответственности при общении с кем-либо из вышестоящих.
Костя не пил, но провозглашал замысловатые тосты и между делом поделил обязанности:
— На время операции вы остаетесь директором, я буду техническим руководителем проекта вашего спасения. Как говаривал известный герой: финансовая пропасть – самая глубокая из пропастей, в нее можно падать всю жизнь. А у нас времени две недели, чтоб из нее выбраться.
Кац причитал о загубленной карьере.
— Какой же я был идиот! – оценил свое преступное желание легко и быстро заработать деньги, и далее. – Не поверите — утром всерьез подумывал о самоубийстве.
Инночкин сочувственно заметил:
— Спасение всегда приходит в последнюю минуту. Знаете, Абрам Моисеевич, чем больше я вас узнаю, тем большей симпатией к вам заражаюсь. И очень мне хочется помочь лично вам, вне зависимости от других обстоятельств. Будьте уверены – я сумею устроить ваше алиби. И вы поможете мне в этом. Нам предстоят великие сражения!
Дружески улыбаясь собеседнику, Костя поведал, как он собственно собирается это делать.
— Нам нужен план – хитрый, дерзкий, нестандартный. Courage and pressure!
Профессионально занимающиеся десижи-мейкингом или риск-менеджментом поняли бы, что это лишь концепции без конкретики. До Каца доходило трудно. На лице его застыли смирение и тихий ужас от новых непонятных слов. У него ненароком пиджак на спине взмок. Пот выступил на лбу.
В душе он был не из тех героев, которые улыбаются нацеленным в них стволам. Может быть, кому-то извержение вулкана, сель с горы или стая белых акул добавляют адреналину в кровь, а сыну избранного народа Абраму Моисеевичу Кацу все эти страсти — повод в штаны наложить или причина безвременно отдать Богу душу. А конкистадор челябинский, по национальной великорусской традиции издеваться над бедными евреями, все подливал и подливал масла в огонь — излагал «хитрый, дерзкий и нестандартный план» полунамеками и приглушенным шепотом, будто к ним уже прислушиваются агенты ФСБ.
Вечер перестал быть томным.
Но Кац не был бы директором, не был бы евреем, если бы вот так запросто, без последнего слова «ушел по этапу». Он налил в рюмку водки, «чокнулся» с Костиным кулаком, опрокинул в рот, закусил балычком и завел бодрячком:
— Эх, пропадать так с музыкой! Хава-нагила-хава…
Голос у него был такой силы и густоты, что Кобзон мог бы наконец уйти на давным-давно заслуженный отдых – приемник нашелся. И не беда, что на Урале – тут до Москвы рукой подать.
От выпитого и Костиных заверений, что проблема непременно будет решена, от зажигательной песни к Кацу вернулась природная жизнерадостность. Он просто заразился темпераментом молодого человека и даже подумывал уже о большем – вырваться из-под ига могучего интеллекта челябинского конкистадора.