Глава 46.
Они лежали вдвоем на узкой няниной кровати. Аннушка заснула мгновенно, как только голова коснулась подушки.
Медея не спала. Не смотря на жуткую усталость, сон не шел. Ей вспомнилось, как она радовалась покупке этого дома. Как ей казалось, что здесь она обретет свое счастье. «Почему дочь человека, столько сделавшего для этой чертовой революции, половину своей жизни проживший на сахалинской каторге, должна ютиться в комнате прислуги? А Рубен, он ведь давал деньги на эту революцию, много денег. Неужели они, эти новые властители страны, это все забыли? Где он сейчас Рубен Каренович Давоян? Может быть, он совсем рядом в городе, который сейчас называется Хельсинки? Но это уже другая страна и в нее просто так не попасть. А, может быть, он поселился в Тегеране или Багдаде или еще где-то и совсем забыл о ней и Аннушке?
А кто собственно она ему? Жена? Нет. Любовница, разве что бывшая. И что собственно теперь держит ее в этой стране? Жилья нет, работы нет, могилы родственников очень далеко и не факт, что они останутся в этой стране, а не в какой-нибудь другой, тоже независимой. А что у нее там? Там у нее дом покойного мужа, друзья, которые его помнят и, наверняка, помогут его вдове и дочке. Там нет революции, и там не пьют горячую воду, а пьют английский чай. Да, там тоже война, но она, как говорят, вот-вот должна закончиться. И так, решено — из этой страны надо уезжать. Но как? У нее совсем нет денег, никаких. Нет драгоценностей, нет вещей, которые можно продать.
Стоп, почему нет? Анастасия принесла сюда сундук с ее вещами, а там должны быть четыре чертовы марки. Они стоят уйму денег. Но кому их продать? Остались в стране сумасшедшие филателисты или уже все уехали в сытые и теплые страны? А Иден, а Кейбелл? Где они сейчас? Английский клуб, конечно, закрыт и, все таки решено — завтра она начнет хлопотать о выезде заграницу. Ей должно, наконец, повезти».
С этой мыслью Медея погрузилась в сон. Без сновидений и кошмаров. В сон сильно уставшей и постаревшей от невзгод женщины.
Глава 47.
С утра начались походы по всяческим вновь созданным комитетам и комиссиям. Никто не знал, когда и как можно уехать в Англию, ходят ли туда пароходы и какие документы должны быть оформлены при этом? Английский клуб был закрыт наглухо, однако, как ни странно, работало Английское консульство, в котором ее внимательно выслушали, сообщили возможное, весьма примерное расписание торговых судов, выписали необходимые документы и даже, о чудо, выдали немного денег.
Оказывается ей, как вдове, и ее дочке положен небольшой пенсион, который она может получить в полном объеме по прибытию в Лондон, а сейчас господин консул распорядился выделить ей небольшое пособие на проживание. Куда пропал господин Кейбелл, в консульстве не знали. Он должен был выехать в Швейцарию, но добрался он до сей благодатной страны или попал в руки немцев, точной информации не было. Гарри Иден в настоящее время пребывал на родине, но должен был вернуться, как только представится возможность.
Окрыленная известиями, полученными в консульстве, Медея направилась в грозное учреждение под названием «Центральное эвакуационное управление» («Центрэвак»). Толпа в это здание стояла преогромная. Люди сутками не уходили, боясь пропустить свою очередь. На площади жгли костры. Какие-то шустрые личности тут же торговали номерами. Медея поняла, что попасть внутрь ей поможет только чудо.
Ни на этот день, ни на следующий, но через неделю это чудо произошло.
Медея совсем отчаялась попасть хотя бы в здание «Центрэвака», тихо стояла у костра и грела озябшие руки. Если купить номер в очереди, то денег совсем не останется и есть будет нечего; если продать одежду, то из дома не выйдешь — замерзнешь.
И тут кто-то сзади хлопнул ее по спине. Медея вздрогнула и обернулась. Сзади стояла сухонькая старушонка. Женщина вспомнила, что когда-то видела это лицо. Оно было ей противно. Что-то очень гадкое сделала эта старуха, но точно вспомнить не могла.
— Ты меня уже и не помнишь, — со старческим скрежетом в голосе проговорила собеседница. — А жаль. Ладно, пойдем со мной, я проведу тебя в эту контору, коль тебе так сюда надо.
Она взяла Медею за холодную руку и повела к входу в «Центрэвак». Стоящие на входе матросы с винтовками кивнули ей, пропуская внутрь.
— Эта со мной, — скрипнула старуха и повела женщину дальше.
Она провела ее в конец коридора и завела в захламленный кабинет. Всюду валялись какие-то пыльные папки, обрывки бумаги. В углу на маленьком столике стояла пишущая машинка «Ундервуд».
— Садись, — старуха указала на колченогий расшатанный стул в углу комнаты. — За границу намылилась? Новая власть тебе не по нутру, крабов с омарами тебе подавай. Шиш бы я тебя отпустила, да вот отец твой когда-то здорово нам помог. К стати, жив-то поляк или помер уже?
— Нет отца, — ответила Медея, наконец, вспоминая, кому принадлежит это сильно постаревшее, но до боли ненавистное лицо.
— Вижу, узнала, наконец, — злобно пробормотала старуха. — Как видишь, жива до сих пор и партия поставила меня решать, кого выпускать отсюда, а кого прямо к стенке. Но ты у меня уедешь, даже не сомневайся. Но не за так, а за все свои оставшиеся марки. Сколько их у тебя? Только не ври! Матросики придут, все у тебя вверх дном перероют и задаром заберут, а я же тебе их обменять предлагаю, на бумагу выездную. Ну, так сколько? — гаркнула, вставая из-за стола Этери.
— Только две, — соврала Медея и от этой лжи, кажется, покраснела, но в комнате царил полумрак, да и глаза у старухи были уже не те, что бы разглядеть румянец на впалых щеках женщины.
— Значит, так, — продолжала Этери. — Идешь за марками, я готовлю документы. Встречаемся, помнишь где? Правильно, возле Исакия в восемь вечера.
Медея ушла, а Этери села писать подробную докладную записку самому Григорию Зиновьеву. Она писала долго, руки уже плохо слушались ее. Писала, что эти марки — страшное оружие в борьбе с врагами пролетарской революции. Описала, как много лет назад при помощи этой марки был казнен предатель их организации.
За стенами здания бесновалась толпа жаждущих покинуть революционную Россию, но уполномоченная Этери в этот день не принимала никого. Наконец, она закончила свою работу, подготовила необходимые бумаги на выезд для Медеи Олдман-Крулевской и ее дочери Анны, нашла старые вязаные перчатки и поспешила к Исакиевскому собору.
Глава 48.
Медея после разговора с Этери с трудом доковыляла до своего дома. Путь был неблизкий, на извозчика денег тратить было жаль. По дороге в голове у женщины созрел план мести за все страдания и унижения, полученные от этой старухи.
Дома, на кухне, Медея застала Анастасию и еще каких-то незнакомых женщин. Кто-то вываривал белье в больших чанах, кто-то рядом готовил обед из рыбьих хвостов и головы. Медея попросила Анастасию зайти к ней в комнату. Аннушка спала, свернувшись калачиком.
Женщины уселись на краешек кровати и говорили шепотом, что бы не разбудить спящую девушку.
— Я сегодня вечером, встречаюсь с Этери, по поручению которой тебя и меня избили в парке, а Аннушку похитили. Хочешь за это отомстить?
— Да с превеликим удовольствием! — воскликнула Анастасия и покосилась на спящую, уж не разбудила ли часом?
— Да я своему скажу, он мигом справедливость восстановит.
— Пусть твой Еремей справедливость восстанавливает только после того, как эта женщина передаст мне, бумаги.
Далее двумя женщинами был разработан детальный план.
В назначенное время Медея передала Этери конверт с двумя марками. Старуха открыла его, вытащив марки рукой, одетой в перчатку, после чего бросила пакет с документами на землю. Пока Медея наклонялась за бумагами, Этери смешалась с толпой и пошла прямиком к Смольному.
Но молодые и зоркие глаза вперед смотрящего Еремея не упустили ее из виду. В темном переулке питерских колодцев он догнал старуху и опустил на ее голову пудовый кулак. Старая женщина свалилась, как подкошенная. Еремею было велено обыскать старуху и забрать все ценное, что он и исполнил, забрав немного денег и различные продуктовые карточки. Конверт с какими-то клочками бумаги он ценным не посчитал и, скомкав, отбросил в сторону, как раз под колеса проезжающего автомобиля с солдатами.
Поскольку солдат, ехавших в кузове грузовика, было много, то они все отделались сильнейшим расстройством желудков, да сыпью по всему телу. Полковой фельдшер, осмотрев болезных, глотнул из фляги чистого спирта, сугубо для дезинфекции, крякнул и философски заключил:
— Съели чего-то, ироды. Жрут всякую дрянь, потом животом маются. И прописал всем очистительные клизмы.
На том лечение и закончилось.
